Кровавый передел - Сергей Валяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, герой! — вскричал полковник. — Лежит бабай бабаем. А все спецслужбы на ушах стоят… Ты, братец, таких наворотил делов.
— Это не я, — буркнул. — Я только отслеживал ситуацию.
— Не обижайся, не обижайся, — развел руками Орешко. — Ну, зацепил меня Фроликов…
— И чем же?
— Не скажу.
— Тогда ты, Орешко, говнюк, — не выдержал я.
— Вот это благодарность!.. — обиделся полковник.
Тут снова вмешался Никитин и объяснил, что Фроликов напел Председателю о том, что меня, зека и бандита, выпустили зазря, вроде как обманом… В этом обмане участвовал полковник Орешко… У Председателя-пентюха глаза от возмущения собрались в кучу… Словом, возникла серьезная разборка.
— Фик-фок, — проговорил я. — И что же сейчас?
— У Председателя глаза ещё больше в куче, — ответил Никитин. — После утренних докладов.
— На территории СССР, говорит, действует коммандос, — сказал Орешко. Товарищи, говорит, может, Дзержинскую дивизию вызвать?
— Пойду сдаваться, — вздохнул я.
И мы трое наконец не выдержали и заржали. И хохотали, точно нашкодившие дети, которым удалось избежать родительской порки.
Когда отсмеялись, я поинтересовался, что принесли дорогие гости в сумке. Они принесли снедь. И бутылку водки. Какое счастье, что на свете есть колбаса из картона, водка из нефти и друзья, вышедшие из боя. Мы разлили горькую по стаканам и помянули Лику и Степу Рыдвана. Помянули павших в боях… Выпили за наше безнадежное дело… Выпили за очистительное пламя, в котором сгорает проклятое, мертвое золото.
— О! А давайте Утинского обрадуем, — предложил я. — Золотая зола осталась на родной стороне… Пппусть собирает…
— Уже собирает, — усмехнулся Орешко. — С утра пораньше.
— Ты серьезно, Кокосов?
— Конечно. По оврагам, буеракам… Сразу туда помчался, как сообщили.
— Он что? На голову плохой? Лечиться надо товарищу.
Тут снова вмешался Никитин и сказал, что ему удалось установить причинно-следственную связь в полетах партийных казначеев. Из окон и с балконов. Все четверо проходили лечение в специализированном санатории имени Буденного.
— Бээ? — полоумно заорал я. — Бээ! Блядь! И все эти кружочки-квадратики-треугольники вроде как домики… — И поднялся решительно. — Пппоехали!..
— Куда? — удивились друзья.
— Как куда? В санаторий имени Буденного! — возмутился я. — Надо разобраться со всей падалью… В белых халатах… Ох, много работы, ррребята… Их зомбировали, я не я буду!..
— Алекс, ты пьян, как сапожник, — сказал Орешко. — Возьми себя в руки… Успеешь ещё повоевать.
— Неее, пппоехали!..
— Никуда мы…
— А я…
К счастью, раздался трезвый зуммер радиотелефона. Это был личный аппарат полковника на генеральской должности Орешко. С грозным видом он выслушал доклад и потом сказал:
— Есть две новости…
— Хххорошие? — поинтересовался я.
— Как сказать, — пожал плечами полковник. — Генерал Ханин найден на даче. Эксперты утверждают, что самоубийство…
— Тьфу ты! — не сдержался я. — Ушел от меня, крючок.[62]
— А вторая новость? — спросил Никитин.
— Это для Алекса, — сказал Орешко. — Саша, ты в форме?
— Вввполне! — твердо ответил я. — А чччто?
— По дежурному телефону тебя искала какая-то Стрелка… Ты вроде как Белка…
— Не может быть! — Я мгновенно протрезвел. — Стрелка?
— Ну, если ты Белка?..
— Белка-Белка, — засуетился я под изумленными взорами друзей. Наверное, они никогда в жизни не видели такой огромной, хмельной и невменяемой зверюшки. Я же цапнул телефон и по памяти набрал номер. — Алло? Это Стрелка, тьфу… Аня?.. Добрый день, это Саша…
— Саша? Какой Саша? — спросили меня.
Через час я находился у высотного здания. С такого гуманитарного дома с героическими гранитными фигурами на фасаде удобно прыгать вниз головой. Стопроцентная надежность для ухода в мир иной. В этом здании жила-была девочка Аня. Вместе с мамой, которая и взяла телефонную трубку.
— Саша? Какой Саша?
К счастью, Аня оказалась рядом с любопытной мамой. И мы договорились с ней, Анечкой, разумеется, о том, что я нагряну в гости. Мои друзья потешались над моей суетой. От зависти, видимо. Я же, не обращая внимания на них, плюхнулся в вытрезвительно-термическую ванну, затем побрился, почистил зубы и превратился в субъекта, приятного на вид. Орешко и Никитин всячески осуждали меня за нервическую поспешность, мол, по первому вызову Стрелки Белка готова лететь вокруг земного шара. Я отвечал, что Аня, к моему несчастью, замужем и что в гости я иду по причине меркантильной: взять шкатулку. В шкатулке — семейные реликвии. Мне не верили, и зря. Я никогда не вру. Без особой на то нужды.
И вот я уже у двери. С цветочками. Для мамы. Страшнее чужих мам на свете, кажется, больше никого нет. Дверь открывает именно мама Ани — милая, полноватая, положительная. Я кланяюсь, вручаю революционные гвоздики с тонким намеком, что мое появление в доме — праздник для всех.
— Ой, Саша! — Из кухни выходила Аня, держа руки перед собой, они были в муке. — А я пирог делаю!
— С грибами? — насторожился я.
— Почему с грибами? — улыбнулась девушка. — С яблоками и котятами.
Этот ответ меня полностью удовлетворил, и через четверть часа мы в узком семейном кругу пили чай с прекрасным, домашним хлебобулочным изделием. Мама Ани поинтересовалась в первую очередь, где я работаю. Я отвечал, что дипломат. (В каком-то смысле.) «А в каких странах?» — не отступала любопытная женщина. «Все больше по северным», — отвечал я. А каков мой взгляд на экономическое положение страны?.. Почему реформы буксуют?.. И какой международный резонанс от наших последних политических решений?..
Меня спасла Анечка. Спасла от вопросов, которые не имели никакого ответа. Она принесла шкатулку, мне знакомую с детства, старенькую, сработанную моим отцом. Я открыл её — сельхозартельный запах прошлого; пожелтевшие конверты и письма, легированные временем фотографии с красивыми молодыми лицами родных людей, какие-то документы и метрики… Потом происходит нечто такое, что приводит присутствующих в крайнее изумление. О себе я вообще умолчу… Мои пальцы натыкаются на какой-то странный предмет в шкатулке… Я же продолжаю мило улыбаться, отвечая, что от наших последних политических решений весь мир… И тут судорога исказила мое лицо, к которому я приблизил предмет, обнаруженный в старенькой, пропахшей прошлым шкатулке; и через секунду я орал нечеловеческим голосом:
— Феникс! Е'мое! Черррт меня деррри!
Мама Ани чуть не упала в обморок от моих воплей. Анечка тоже недоумевала по поводу моих столь нелепых, истерических взбрыков.
Да, господа, случаются и такие чудеса на свете! Я держал в руках злосчастный алмазный булыжник и не верил собственным глазам. Не верил, потому что этого не могло быть по всем законам сопромата нашей жизни. И все-таки это было. Было! И доказательство тому тяжелело искрящейся массой в моих руках. Феникс снова возродился из небытия к жизни! Черт знает что!
Когда я пришел в себя, то выяснилось, что все очень просто. Очень просто.
По словам Ани, лет пять назад моя мама решила почистить колодец. Для этой опасной и трудоемкой работы был приглашен… Евсеич. Да-да, именно тот самый боевой дедок, встреченный мной на сельской дороге у тихого кладбища. Он и вытащил вместе с песком из колодца странный лекарственный пузырек. В пузырьке им был обнаружен стеклянный предмет. Вместо полезной для организма жидкости. Вернув найденное хозяйке, Евсеич за свой труд и честность получил натурой — бутылку первача из табурета. И был вполне счастлив. Мама же моя бросила алмазную пустышку в шкатулку и позабыла о ней… Эх, мама-мама! Прости меня, мама. И спасибо тебе, мама.
Мама Ани решила, что я все-таки не дипломат, и в полном недоумении от таких психастенических друзей дочери покинула наше общество. Мы остались одни, я и Аня.
Девушка была, повторюсь, красива и по этой причине мне незнакома. Жизнь с мужем-дипломатом, очевидно, научила её сдерживать свои чувства. Надежд, что девушка, подобно вампиру, решится впиться в мои губы, как когда-то в прошлой жизни, не было никаких. (Шутка.)
Выяснив все вопросы, связанные с алмазной птичкой, я засобирался уходить. Что еще? Вдруг плешивый, простите, супруг вернется с дипломатического приема? Я ему буду слишком рад, равно как и он мне.
— Спасибо, Анечка, — сказал я. — Все, после таких потрясений только в Смородино… В деревню, в глушь.
— В Смородино? — переспросила девушка. И взгляд её, признаюсь, был странен и пытлив.
— Да, ухватить денек-другой… осени золотой, — маялся я под этим взглядом.
— А мне можно?.. В глушь? — спросила. — С тобой?
— Со мной? — растерялся я. И задал совершенно идиотский вопрос. Такие вопросы могу задавать лишь я, тумак[63] по призванию. — А как же муж?