Кровавый передел - Сергей Валяев

Я бы помолился за её душу. Не умею. У меня своя молитва. Смысл её заключается в том, чтобы проанализировать все свои действия, даже несущественные, и понять, где тебя взяли на прихват.[35] Вспоминай, Саша, вспоминай, сказал я себе. Вот ты приехал на скором поезде. Ты чист, как ангел-хранитель. Потом двое берут тебя под руки… Зачем все-таки Фроликову нужна была эта акция?.. В этом, кажется, разгадка?.. Полковник на генеральской должности зацепил меня. Но каким образом?.. От «хвоста» я освободился, это правда. И снова был чист. О Лике и генеральской квартире никто не знал, ни одна живая душа… Стоп! Если Фрол узнал о квартире, следовательно, он знает и о тереме-теремке?.. Тогда почему мы так легко добываем информацию? Или это ложная информация? Или Кроликов не знает о нашем маленьком теле-, видеоцентре. Почему не знает, если так легко вышел на генеральскую квартиру? Нет, я слишком устал, чтобы выцарапать из подсознания чужую секретку. Устал так, что кажется, я тоже мертв, как и Лика. Она лежит на заднем казенном сиденье, укутанная в полиэтиленовую оболочку. Лика как живая, лишь на виске синий развод смерти. Я знаю, её душа где-то рядом со мной. Слишком сильный туман, чтобы заметить душу любимого человека. Но она рядом, я это чувствую…

Что же потом? В нарушение всех инструкций я приехал в терем-теремок. Никитин вызвал специальную группу, занимающуюся именно сбором нечаянных покойников. Потом приказал Степе Рыдвану отогнать милицейский уазик на окраину столицы.

Я дождался похоронную бригаду. Это были молодые и весьма энергичные люди. Они хорошо знали свое дело. Они уверили, что все будет в порядке. (В порядке?) Я попрощался с Ликой. Лицо её было спокойным и тихим. Вероятно, я сентиментален. Для человека моей профессии это непозволительная роскошь. Не знаю. Я такой, какой есть. И все.

Я забылся в безжизненном сне, в темной, гнетуще-свинцовой пустоте. Затем увидел, как из мрака ко мне пробивается хрупкая фигурка Лики. И в её руках — моя куртка. Куртка? Она пыталась передать мою куртку. Куртка? Куртка?!

И тут я проснулся. Вернее, меня разбудили. Был уже полдень. В гости к нам пожаловал Орешко. Не к добру. Он размахивал газетой и культурно матерился:

— Саша, это твоя работа? «Директор-пингвин и дюжина трупов», прочитал название заметки. — Ты что, охренел на казенных харчах?

— Не может быть? — удивился я.

— Что не может быть?

— Заметка про пингвина.

— Я тебя не понимаю.

— Все закончилось в шесть утра, сейчас около двенадцати дня…

— Дня! — вскричал Орешко. — Какого дня?

— Что?!

— Да, товарищ, вы проспали сутки… Сутки!..

Я взревел: как сутки? А как же Сын? Золото? И прочие проблемы текущего дня? Меня успокоили — ничего не осветится без моего активного участия. При условии, что мой промысел будет не столь кровавым. Я пожал плечами — это зависит не от меня. Мои действия адекватны действиям врага. И только. Убивают детей, зверей и женщин ублюдочные беспредельщики. И поэтому закон должен действовать один: закон джунглей Амазонии. Для выродков.

— М-да, не быть мне генералом, — сказал на это Орешко. — Извини, Саша, ты сам во многом виноват… Откуда эта женщина?..

— Вопрос в другом, как меня удалось запасти[36] Фроликову? — спросил я. — Я был чистый…

— А почему они не вышли на нас? — удивился Никитин. — Давно тут был бы круговорот…

— Вот и я не понимаю, — признался я.

Вдруг Орешко цапнул мою куртку и принялся её мять. Я насторожился… и как озарение — сценка из моего сна. Да-да! Куртка! В руках у Лики. Она пыталась…

— Куртка! — заорал я. — Ну, конечно! Я не был в куртке… когда сюда!.. Ну, конечно!.. Что там в куртке?!

— Ничего, — ответил Орешко.

— О Господи! — завопил я. — Это не та куртка! Я же поменял их… там… в Смородино… Что там могло быть?

— Самое простое, — пожал плечами Орешко. — Радиопеленг, дружище.

— Ааа! Сделали меня, ссунки! — страдал я. — Какой я мудак.

— Не смею спорить, — заметил Орешко.

— Фроликову не жить. Живьем освежую крольчонка!..

— Не торопись, — предупредили меня. И я вынужден был согласиться: вначале дело, а уж потом эмоциональные взбрыки.

Дело, пока я спал мертвым сном, развивалось следующим образом: Сын ГПЧ получил-таки свои 100 (сто) миллионов вечнозеленых долларов за 10 (десять) тонн цветняка.[37] Не ахти какая сумма. Как говорят в южном городе Одессе, на семечки оно, конечно, хватит, а вот чтоб на фуникулере с дамой сердца в Стамбул махнуть! Хотя если цвет[38] провернуть в банковских хранилищах Урдюпинска, то можно приобрести несколько островов в безбрежном океане.

Проблема с золотом тоже практически решена по обоюдному согласию сторон. МВД (Ханин) обеспечивает охрану контейнера. ГБ (Фроликов) — самолет военно-транспортной авиации и вынужденную посадку в центре Европы. Должно быть, эта посадка очень огорчит столичного банкира с птичьей фамилией. И обрадует американизированного нового русского. Кстати, где-то там, в Альпийских горах, швейцарские банки; они тоже будут рады золотому запасу, владелец которого сможет взять хороший кредит для строительства, например, памятников Ленину на океанских островах.

— И какие наши действия? — поинтересовался я.

— Никаких, — ответил полковник Орешко. — Будем отслеживать ситуацию.

— Не понял, — сказал я.

— Ты хочешь войны? — спросил Орешко.

— А зачем тогда все надо было?

— Саша, я не ожидал, что все будет так высоко, — признался мой приятель. — Жара, Алекс, жара.[39]

— Но почему? — не понимал я.

— Потому! — с тихой яростью проговорил Орешко. — Потому, что груз будут охранять пятьдесят головорезов из ОМОНа…

— Ну и что?

— Тебе этого мало?

— Что еще?

— Саша, бойню я тебе не дам устроить, — предупредил полковник. Хватит универсамного побоища…

— Ты, командир, чего-то недоговариваешь, — ляпнул я.

— Иди ты… — взревел Орешко. — Я тебе говорю: будем отслеживать ситуацию…

— Я не лягавый, чтобы трусить по следу, — поднялся я. — Какие проблемы?.. Не хотите, как хотите…

— Прекрати, Алекс, — сказал Никитин. — Чего звонить?[40]

И тут, надо признаться, я психанул. Не выдержал всей галиматьи. Я заорал, что мне все осточертело, что пусть все они сидят в этой конуре и ведут наблюдения за парадняком[41] жизни. А с меня хватит. Я сам по себе. И никому не должен. И буду действовать так, как считаю нужным. Словом, позволил себе сучий балаган. Что никак не украсило моей автобиографии. Меня попытались урезонить, но я уже был на выходе. В расстроенных чувствах. Обидно, когда тебя держат за баландера.[42] Пока я дрых без задних ног, произошли неизвестные мне события. О которых мне не хотят говорить. Ну и пусть. Я — никто. Меня нет. Ни для кого. И если это так, я свободен. От всех обязательств. И все довольны. Даже я. Лишь один вопрос возникает: за что погибла Лика? За что? За что погибли Хлебов и Николай Григорьевич? За что погибают те, о которых я не знаю? Мною попользовались и выплюнули, как жвачку выплевывают дети. И черт со мной! Однако как быть с ними, кто положил свои жизни на алтарь Отчизны? Если выражаться высокопарным слогом. За что? Нет ответа.

Я сел в машину и вспомнил, что она уже мне не принадлежит. Операция закончилась — пора возвращать автостарушку государству. Ан нет! Пусть она ещё мне послужит. Пусть полковник Орешко спишет авто в утильсырье хозуправление поверит ему на слово.

Я проехал по дневному городу. После долгого дождя он казался размытым и сонным. Куда я направлялся? У меня не было выбора. Без друзей-товарищей. Без оружия. В чужом городе. (Шутка.)

Я покружил по сонливо-утомленным улицам — так, на всякий случай, — и спрятался в тень сталинского дома. Проверил окрестности: тихо, печально, буднично. Повторяюсь, но возникало такое впечатление, что именно я тот неуловимый ковбой, которого невозможно поймать по причине его ненужности никому. Обидно, что и говорить.

В генеральской квартире было сумрачно и грустно. Как все просто и страшно: ещё день назад живая Лика смеялась, лепетала милую чушь, готовила сургучный кофе… И вот её нет. Нет! Остался лишь слабый запах духов и горького кофе. В её гибели виноват я. Я потерял нюх, интуиция моя сдохла на нарах, глаза ослепли и руки превратились в грабли. Радиопеленг! Действительно, наука, сучья гарандесса,[43] шагнула за горизонты от человека бытового. Теперь я знаю, зачем был нужен Фроликову. В качестве наживы. Для Орешко. Два полковника на генеральских должностях, и между ними я, крепкий[44] зек со стажем. Идет война между двумя управлениями. Каждый хочет загенералить первым и получить хорошие дивиденды. Власть — всласть и медная копеечка веселят и бодрят душу.