Дневник А.С. Суворина - Алексей Суворин

В моей первой повести «Чужак» («Воронежская беседа») выведен мужик-ханжа, живший с красивою бабою и проводивший с нею ночи. Он говорил, что вместе с бабою «они ликуются». Это слово действительно употребляется.

Е. В. Богданович говорил, что будто 13-го найдена целая лаборатория и что некий Модестов сослан. Изготовляли динамитные орешки. Один студент выдал. Явились листки и по поводу Ходынской катастрофы. Во «Всей Москве» есть Бор. Петр. Модестов, служащий в обсерватории.

Про Горемыкина говорят, что он ни разу не принял начальника жандармов, ген. Штама, и ни разу не был на Ходынке, ни до, ни после катастрофы.

9 июня.

Живу в деревне, в усадьбе «Тасино» г. Нижинского, в 10 верстах от ст. Максатиха по Рыбинско-Бологовской дороге. Приехал сюда 3-го, из Москвы, где провел несколько дней.

На Ваганьковском кладбище был с Чеховым, неделю спустя после катастрофы. Еще пахло на могилах. Кресты в ряд, как солдаты в строю, большею частью шестиконечные, сосновые. Рылась длинная яма, и гробы туда ставились друг около друга. Нищий говорил, что будто гробы ставились друг на друга, в три ряда. Кресты на расстоянии друг от друга аршин, на 2. Карандашные надписи, кто похоронен, иногда с обозначением: «Жития его было 15 лет, 6 месяцев», или: «Жития его было 55 лет». — «Господи, прими дух его с миром». — «Пострадавшие на Ходынском поле», в одном месте — «Пострадавшиеся». — «Новопредставленные». — «Внезапно умершие» — «Внезапно скончавшиеся». — «Путь твой скорбный всех мучений в час нежданный наступил, и от всех забот и горя господь тебя освободил», на крестах образки божией матери, кое-где спасителя. На одном кресте серебряный крестик на шнурке с шеи погибшей. «Рабы божии Анна и Мария и девица Варвара, погибли 18 мая. Тульская губ., Богородского уезда», — под одним крестом все трое.

Среди рабочих в Москве большое движение. В Петербург их стянулось до 30 тысяч. Говорят, въезд государя в Петербург отложен по этому случаю. Боятся, что рабочие станут подавать прошения. Среди фабричных ходит слух, что якобы в милостивом манифесте сказано о 12-ти часовом дне, но господа это скрыли. Петербургский градоначальник Клейгельс запретил лавочникам отпускать в кредит рабочим, чтобы заставить их работать. Рабочие не пускали на фабрику тех, кто не принадлежал к стачке. Жандармы и казаки били рабочих. Настроение было грозное. Ходит слух, что стачники получают пособие от «Тред-Юниона».

13 июня.

Сегодня видел сон. Будто в многочисленном обществе, что-то вроде залы, где сидели за столами до двое, по трое. Я иду и вижу Плещеева. Он смотрит на меня. Я подхожу с мыслью, что увидеть мертвого в живых — к смерти, и говорю: «Я скоро умру», и палкой, которая у меня в руках, начинаю сдвигать с носа Плещеева очки. Физиономия его стала меняться, и он стал не походить на Плещеева, и я проснулся.

25 июня.

Читал драму «La portense du pain» par X. de Montéspin et Jules Dorney (Paris, 1892) и там, на стр. 28, следующая фраза: «Gardien: Mes jabloskoff sont eteintes». Это — имя Яблочкова., электрические фонари которого горели в Париже и носили название «jabloskoff». Драма представлена была на Ambigu 11 января 1889 года.

Эти дни переводил купленную мною за 1000 руб пьесу «The Paris of Cross», Wilson Barett.

В литературном отношении вещь не важная, хотя эффектная, но пропустить ее едва ли могут.

Н. Ф. Сазонов достал через одного знакомого следственное дело о Ходынке с пометками Муравьева. Все направлено против Власовского и Бера, слава богу, «виноватых» нашли! Когда разобьется поезд, всегда виноват стрелочник. Впрочем, Беру поделом. Если его уберут, это хорошо.

3 августа.

Получил телеграмму, что Яворская женит на себе кн. Барятинского. Она старше его и не любит его. Если она не родит от него, то не уживется с ним долго, или он не уживется с ней.

5 августа.

Сидел вчера вечером у С. Ю. Витте часа три. У него зашиблены ноги. Говорили о разных разностях. Почти кончено дело с Китаем, Сибирская дорога прямо пройдет на Владивосток и оттуда к Желтому морю. Остается только уладить вопрос о ширине рельс. Китай просит, чтобы мы приняли ширину его рельс на китайской территории, мы не соглашаемся. Говорил об Ухтомском, который говорит государю все.

Была Т. Л. Щепкина-Куперник и рассказывала о неблагодарности Яворской. За завтраком, где была Яворская с мужем Барятинским и Щепкина, разговор зашел о прошлом этих двух дам, о котором столько болтали. — «Нет дыму без огня», — сказала Т. Л. — «Как?! Так правда то, что говорили о тебе и обо мне?» — воскликнула новая княгиня Барятинская. Т. Л. поправилась и сказала, что она разумела только себя, что она, Щепкина, вела себя так, что остались одни перья. После завтрака Яворская-Барятинская накинулась на Щепкину, при горничной, говорила на французском языке — укоряла ее в болтовне и т. д. Одним словом, новая княгиня ругалась за намек на это прошлое, полное скандалами и любовными связями, о которых Щепкина хорошо знает. «С мужем истерика», — сказала она. — «Если хочешь, я пойду к нему и объяснюсь, что я тебя совсем не разумела.» — «Он тебя больше видеть не хочет, и ты должна сейчас же уехать». — «Но я в блузе, позволь мне переодеться». — «Переодеться можешь». И Щепкина уехала, не переодевшись. Она взяла у меня 500 руб. и собирается ехать слушать лекции в Лозанну. Огорчена она очень. Говорила, что молодой князь ругает Буренина, но что Яворская еще держит его около себя, думая, что он еще будет нужен ей или ее супругу в его литературных упражнениях, — довольно глупых и детских пока.

Читал «Следственное производство судебного следователя по делу беспорядков 18 мая 1896 г. на Ходынском поле, во время народного гулянья», и «Записку министра юстиции» по этому делу. «Записку» эту упрекали в пристрастии, говорили, что Муравьев хотел подслужиться к вел. князю и свалил всю ответственность на министра двора Воронцова. Это неправда. «Записка» написана основательно, и основательно обвинены в «бездействии власти» Власовский, помощник его Руднов, полицеймейстер московской полиции Будберг и начальник особого установления по устройству коронационных народных зрелищ и праздника Бер. Витте вчера справедливо заметил, что Воронцов назначил в коронационную комиссию разную великосветскую дрянь, и что этот человек, если бы кто попробовал ему советовать, ответил бы, как Власовский: «Это не ваше дело, а мое».

Самое следствие очень интересно. Это, действительно, страшная драма, в которой начальство является поистине презренным, достойным народной расправы. Оно и в высших, и в низших своих представителях; являлось ничтожным и дрянным. Как Власовский ничего не делал, так и городовые. Как он говорил, так и они. Бер с Николиным — поистине вопиющая дрянь, которую могут держать только в таком изношенном министерстве, как министерство двора. И как это начальство в своих показаниях лжет, лицемерит, оговаривает других, является малодушным! Показания простых людей и правдивее, и интереснее. Вот несколько выписок, бессвязных, на которых я останавливался при чтении.