Флотская богиня - Богдан Сушинский

Убедившись, что совсем рядом затаились немцы, Степная Воительница осторожно уложила карабин на камень перед собой и, почти не целясь, выстрелила. Убрав оружие, она тут же присела. Яростный крик раненого на самом излете был прерван автоматной очередью ей в ответ. Пули впивались в верхний слой камней рядом с девушкой и рикошетом улетали куда-то ввысь.

Не успели они отзвенеть, как Евдокимка, уже переместившись к кустам сирени, вновь вскинула карабин и выстрелила в спину солдату как раз в ту минуту, когда тот собирался перемахнуть через ограду. Он навзничь упал, даже не вскрикнув.

Силуэт второго немца четко вырисовывался рядом с упавшим. Он тоже полулежал, привалившись к ограде, и не двигался. «Ну, вот… — мысленно произнесла девушка, сдерживая нахлынувшую на нее необъяснимую дрожь во всем теле. — На двоих врагов в этой войне стало меньше».

Она вспомнила, как после первого же урока стрельбы, пораженный ее меткостью, старшина Разлётов удивленно воскликнул: «Это же не девка, а настоящее дитя войны!» Евдокимке очень хотелось, чтобы ее учитель оказался здесь. Увидев первых двух убитых ею врагов, он, наверняка, остался бы доволен — и собою, и своей ученицей. Знать бы, где он сейчас…

В городе стрельба постепенно затихала, становилось ясно, что захватить его немцам не удалось, а вот на станционном поселке и на западных окраинах разгорались настоящие бои. Оттуда доносились орудийная пальба и слегка приглушенные взрывы гранат.

44

Перебежав дорогу, Евдокимка остановилась. После опыта, полученного при «захвате» сбитого немецкого самолета и вчерашней медсестринской практики, страх перед мертвыми уже не сковывал ее мысли и действия. Зато она удивилась: один из подстреленных ею диверсантов был в германской форме, а другой — в красноармейской, с кубарями лейтенанта на петлицах и с советским автоматом в руках.

Тот, что в немецкой форме, застонал, однако добивать врага «дитя войны» не стала; пусть им займется кто-нибудь другой, если только диверсант продержится еще хотя бы с полчаса. Она же вынула из кобуры «лейтенанта» пистолет и запасные обоймы — до сих пор о таком оружии Евдокимка могла только мечтать, — и бросилась бежать в сторону парка, за которым располагалась больница.

— Эй, медсестра, сюда! — повелительно позвал ее кто-то из-за сарая крайнего дома у основательно запущенного уголка парка.

Обходя тела убитых, Евдокимка приблизилась к тому месту, где, между стеной сарая и оградой, лежал звавший ее человек.

— Вы ранены?

— В ногу, как видишь. Быстро перевяжи, — раненый оказался старшим лейтенантом.

— Здесь рядом госпиталь.

— Госпиталь — потом, когда уничтожим десант. Вон, видишь, пока выбивали парашютистов из этой усадьбы, пришлось потерять немало своих. Немцев где-нибудь поблизости видела?

— На соседней улице, теперь они где-то неподалеку.

— Ничего, мы с тобой вооружены. Доставай нож, нужно разрезать штанину.

— Нет у меня ножа. Не успели выдать. Даже не знаю, положен ли он санитарке.

— Ты сколько дней в госпитале служишь, красивая?

— Всего второй день.

— Тогда ясно. — Раненый достал из-за голенища сапога кинжал с граненой рукояткой, и протянул Евдокимке. — Действуй быстро, иначе кровью истеку.

Девушка неумело вспорола галифе, неловко обработала рану и принялась перевязывать. Рана оказалась неглубокой, пуля навылет прошла мягкие ткани чуть выше колена.

Стрельба в районе вокзала то затихала, то вспыхивала с новой силой. Через парк уже проходили красноармейцы, прочесывавшие окрестности госпиталя.

— Что тут у вас? — озлобленно прорычал какой-то сержант, на минутку приостановившись рядом с санитаркой.

— Не видите, что ли? — в том же тоне ответила Евдокимка. — Раненого командира перевязываю.

— Раненые — это потом; санитары и похоронщики пойдут вслед за нами, — обронил сержант и поспешил к бойцам, осматривавшим соседний дом.

— Только после боя обязательно обратитесь в госпиталь или в медсанбат, — посоветовала Евдокимка, помогая старшему лейтенанту подняться. — Операция не понадобится, но рана основательно загрязнена.

— Оказывается, в медицине ты кое-что смыслишь, — проговорил офицер, осматриваясь и прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. — Вон, в сторонке, жилой дом, — указал он на крышу, выглядывавшую из-за высокой ограды.

— Не советовала бы заходить в него. Хозяйкой там — вредная и грязная старуха Фонюргина, которую, по-уличному, «Фу-Нюркой» кличут; злая и богомольная. Лучше отведу вас…

— Да не собираюсь я жениться на вашей, как ее там, Фу-Нюрке! Вон, бойцы только что проверили ее жилище. Помоги дойти до него, мне бы с часик отлежаться, а там…

С хозяйкой дома Евдокимка была знакома плохо. Нелюдимая, всегда неопрятная с виду, Фонюргина появилась в городке года два назад, чтобы присмотреть за больной родственницей. От нее она и унаследовала этот небольшой, неухоженный, как и сама хозяйка, домик. В городке ее считали полоумной сектанткой. По слухам, такие же сектанты помогали ей одеждой и едой.

Вот и сейчас она встретила незваных гостей, стоя лицом к иконе в углу комнаты, и, кажется, даже не оглянулась.

— Наверное, вы немного знаете меня: Евдокия Гайдук. Моя мать работала директором школы здесь неподалеку.

— Не знаю такой, — угрюмо ответила Фонюргина. — Ни тебя, ни матери. Чего тебе?

— Раненого командира нужно на несколько часов приютить, пусть отлежится. Фашистов уже отогнали, так что бояться нечего.

— В соседнюю комнату его, там лежанка, — сухим и жестким, почти мужским, голосом ответила старуха, усердно крестясь при этом. — Что фашисты, что коммунисты, все — отродье сатаны.

Когда, усадив раненого на лежанку в маленькой комнатушке, санитарка уходила, старший лейтенант придержал ее за руку и вручил свой кинжал, о котором она уже забыла.

— Это тебе на память от старшего лейтенанта Волкова. У пленного немецкого офицера отнял. Кстати, на конце рукояти — родовой герб его бывшего хозяина, барона фон Штубера.

— Даже так, барона?

— Не забудь — фон Штубера. Возможно, когда-нибудь этот кинжал спасет тебе жизнь, красноармеец Евдокия Гайдук.

— У нас, в полевом госпитале, мы называем друг друга «госпитальерами».

— Чудное наименование. Вы хотя бы знаете, что «госпитальерами» называли себя рыцари-крестоносцы, основавшие в Иерусалиме свой первый в мире рыцарский орден?

Как только санитарка ушла, Фонюргина появилась в проеме двери, освещенном утренним солнцем и, ни слова не произнося, сурово уставилась на привалившегося к стене офицера.

— Честь имею представиться: оберштурмфюрер СС…

— Вы уже представились, барон фон Штубер, — процедила старуха, переходя на немецкий. — Во время обмена любезностями с этой юной коммунистической стервой.

— В таком случае приведите себя в порядок, баронесса фон Юрген, — слегка улыбнувшись, окинул оберштурмфюрер фигуру старухи иронично-презрительным взглядом. — Спектакль с переодеванием окончен.

— Он будет окончен, когда германские войска войдут в город, — вскинула подбородок баронесса. — А пока этого не произошло, поскольку десант ваш разбит, а основные силы вермахта топчутся у западных окраин, — моя внешность служит лучшей защитой. Могу напомнить вам, оберштурмфюрер, что в перечне конспиративных приемов этот называется «щитом брезгливости».

— По-моему, на сей раз вы со своим «щитом брезгливости», баронесса, явно переусердствовали.

45

Когда Евдокимка добралась наконец до своего полевого госпиталя, на территории его уже выстраивались две походные колонны: одна — из машин, другая — из крытых санитарных повозок. Та и другая оказались довольно большими, несмотря на то, что почти всех тяжелораненых отправили в тыл накануне, а многие легкораненые либо вернулись в строй сами, либо вчера вечером были подсажены на транспорт тыловых подразделений дивизии, отходивший «в общем направлении на Запорожье».

— Где тебя носит, Гайдук? — тут же окликнула ее Корнева, помогавшая санитарам поднимать по трапу в кузов только что поступившего больного. — Быстро в машину, горе ты мое! — подтолкнула она Евдокимку.

— Отставить! — в ту же минуту прозвучал грозный окрик начальника госпиталя. — Ты почему опоздала, Гайдук? Тебе когда было приказано явиться? В моем госпитале еще только дезертиров не хватало!

— Это кто дезертир?! Это я, что ли, — дезертир?! — изумилась Степная Воительница. — Да я двух немцев-десантников уничтожила! Они на рассвете сюда, к госпиталю рвались!

Зотенко закрыл глаза и, молитвенно запрокинув голову, отчаянно повертел ею.

— Ты, Корнева, слышала чушь этой фантазерки? Кстати, твоя выучка.