Урга и Унгерн - Максим Борисович Толмачёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хватит. Лей теперь в таз, только не спеша!
Я стал лить воду в таз, а рыжеусый принялся полоскать выстиранную рубаху в струе выливаемой из ведра воды. Делал он это ловко, умудряясь полоскать, простирывать и выжимать с невероятной сноровкой. Прополоскав и отжав рубаху, он бросил ее халхасцу, который тут же на морозе натянул ее на себя, после чего надел поверх халат, застегнул его сбоку, шустро подпоясался кушаком и пошел в сторону костра, напевая себе под нос какую-то монгольскую песенку.
– Тебе чего в штабе нужно было? – Рыжеусый поднялся с ящика и, поправив на поясе кобуру с наганом, провел по мокрым волосам рукой, как бы проверяя прическу на ощупь.
– Я к барону прибыл. У меня к нему дело.
– Дело, говоришь? А ну пойдем. – Рыжеусый взял меня сзади за ворот шинели и буквально втолкнул в юрту. – Садись тут, – указал он мне место, а сам сел напротив, поставив между нами керосиновую лампу. – Жид?
– Нет, не жид.
– Фамилия?
– Ивановский.
– Поляк, что ли?
– Нет, русский.
– Зовут как?
– Кирилл Иванович.
До меня неожиданно дошло, что сидящий передо мной рыжеусый боец в грязном монгольском халате и есть барон Унгерн. Должно быть, озарение это отразилось у меня на лице и стало заметно собеседнику. Он прищурил свои голубые глаза и задал неожиданный вопрос:
– Как зовут отца? Жив ли? Чем занимается?
– Иван Иванович Ивановский, профессор Казанской духовной академии.
– Ого, Иван Иванович, да еще и Ивановский! На ходу придумываешь?
– Нет, так уж дед назвал отца.
– Ну допустим… А что ты, братец, в моей штабной юрте делал? Шпионил, поди?
– Я же говорю, у меня дело к вам. Вы же барон Роман Федорович Унгерн?
– Если уж быть совсем точным, то Роберт Николай Максимилиан Теодорович фон Унгерн-Штернберг. У нас в роду принято было давать детям тройные имена.
– У меня вот к вам записка от Рериха…
Унгерн выхватил из моих рук письмо, поднес его к свету керосинки и, нахмурив лоб, пробежался глазами по строчкам. После этого он отложил бумагу в сторону, поднял с пола лампу и, поднеся к моему лицу, стал пристально глядеть мне в глаза. Я вспомнил наказ Рериха не отводить взгляда и вести себя спокойно. Держался как мог, но во всем происходящем присутствовал какой-то невыразимый словами комизм, и я неожиданно для себя, да и, пожалуй, для барона улыбнулся.
– По глазам вижу – честный, – констатировал барон. – Печатать на машинке умеешь?
– Могу.
– Хорошо, назначаю начальником штаба Азиатской конной дивизии!
– Начальником штаба? Я не военный, рассчитывал на место в штабе, но начальником штаба…
– Станешь военным!
Спорить с Унгерном было бесполезно и небезопасно.
Вынув из темноты химический карандаш и полевую книжку, он положил на нее записку Рериха пустой стороной вверх и, что-то наскоро написав, свернул и передал мне:
– Дуй в Комендантскую команду, становись на учет у Сипайло, потом назад в штаб. Чтобы до четырех поспел!
Взяв письмо, я поспешил покинуть юрту барона. По дороге развернул записку, в которой была всего пара строк: «Ивановский зачисл. нач. штаба. Завести дело, выдать док. и оружие. Отчет по большевикам передашь с ним. Унгерн».
Я повторил путь, проделанный до этого с Рерихом, и без приключений добрался до комендатуры. В просторном холле бывшего банка сидел теперь только один боец. Он было схватил стоящую рядом винтовку, но, судя по всему, узнал меня и, вернув оружие на место, со скукой в голосе спросил:
– К Макарке, што ли? Иди на второй.
Я кивнул и стал подниматься по лестнице. На втором этаже первая же из дверей была распахнута. Заглянул внутрь и увидел просторное светлое помещение с камином. В комнате был бардак, многочисленные коробки с бумагами перевернуты, шкафы раскрыты настежь. Разбросанные повсюду папки с документами устилали пол. Тот же беспорядок был и на столах. Перед горящим камином спиной к входу стоял малорослый человек в шинели и бросал в огонь стопками какие-то бумаги. При каждом броске он дергал головой из стороны в сторону и тихонько хихикал. Это было неприятное хихиканье психически больного человека. Я молча наблюдал за происходящим, не выдавая своего присутствия, но человек у камина неожиданно замер и, повернув голову вбок, стал прислушиваться. Логичнее было бы развернуться и посмотреть в мою сторону, но он этого делать не стал. Всего пару секунд он стоял неподвижно, а затем громко произнес:
– Заходите!
Я зашел. Перешагивая через груды наваленной бумаги, приблизился к камину. Маленький человек обернулся. Вид у него был нездоровый. Жидкие нечесаные волосы, белая кожа на одутловатом лице с темными кругами под глазами. При этом он улыбался, нахмурив брови, зрачки его время от времени метались из стороны в сторону, голова часто дергалась, а руки постоянно совершали бессмысленные манипуляции. Таким типам врачи часто выписывают бром и рекомендуют для успокоения нервов пить настойку опиума.
– Вы Сипайло?
– Сипайлов! – поправил меня коротышка. – Сколько можно повторять, я Сипайлов, Сипайлов, Сипайлов! Запомните уже наконец. Вы кто?
– Ивановский, направлен к вам Унгерном, вот записка. – Я подал бумагу той стороной, текст на которой предназначался для Сипайло.
Он схватил бумагу, внимательно прочел ее, потом перевернул, с интересом прочитал письмо, адресованное Рерихом Унгерну, и, хохотнув, положил бумагу себе в карман:
– Новый начальник штаба. Ивановский.
– Кирилл Иванович, – добавил я зачем-то.
– Вы знакомец Рериха? А у вас есть его кристаллы? Вы ведь недавно нюхали, вижу по вашим зрачкам!
– Да, нюхал, но у меня кристаллов нет.
– Жаль! Садитесь вон туда. – Сипайло указал мне место за столом, заваленным бумагами.
Я сел, а он резким движением сгреб на пол все, что лежало сверху, включая пресс-папье и чернильницу, которая, опрокинувшись, пролилась и заляпала ему руку. Сипайло обтер руку прямо о свою шинель, сел на край стола и замолчал. Взгляд его совершенно остекленел. Так мы сидели не меньше минуты. Неожиданно он ожил:
– У вас есть семья?
– У меня сын и дочка.
– А зовут как?
– Викентием и Натальей.
– А что жена?
– Умерла.
– Болезнь?
– Самоубийство.
– Понятно. А где же дети?
– Во Владивостоке у тетки.
Сипайло спрыгнул со стола на пол и, подойдя вплотную, стал с интересом заглядывать мне в глаза:
– У Колчака служили?
Мне не понравился вопрос. При своей внешней ущербности, Сипайло точно дураком не был. Логично было связать Колчака с приморским городом, который генерал последние годы использовал как штаб для своих операций.
– Нет, я ни у кого не служил. Я человек гражданский.
– Да? Ну хорошо. А каков был род ваших занятий во
