Горы и оружие - Джеймс Олдридж

— Во двор уходите! — крикнул Мак-Грегору кто-то. Мак-Грегор узнал Джагиза, дервишского нежнолицего паренька, приходившего с Тахой.

— Что у вас такое? — строго спросил Мак-Грегор. — Что ты здесь делаешь, Джагиз?

— Мы сами справимся, — ответил Джагиз. — Вы, доктор, пожалуйста, уйдите во двор.

Двое курдов, стоящих рядом с Джагизом, тоже приходили вчера с Тахой. А на другом тротуаре враждебно противостояли им пятеро чужаков — тоже курды, судя по лицам, глазам, волосам и по европейской потрепанной одежде, и только на одном был хорошо скроенный дакроновый костюм.

— Завтра мы тебя четвертуем! — крикнул один из чужаков Мак-Грегору и указательным пальцем черкнул себя от лба до паха и обратно: — Ч-чах! Ч-чах!

В это время к Мак-Грегору сзади, со двора, подошел Эссекс.

— Что тут происходит?

Не отвечая ему, Мак-Грегор спросил Джагиза:

— Кто они такие?

— Вот эти самые покушались вчера Таху убить, — сказал Джагиз.

Опять поднялась брань и крики с привычным упоминанием Америки, России, бесчестья, трусов, собак, ослов. Но тут послышалась прерывистая сирена полицейской машины, и курды бросились улочкой прочь. Один на бегу обернулся, швырнул во двор оставшуюся у него бутылку и крикнул:

— Через эту стену нам плевое дело перелезть!

Когда из полицейского фургона выскочили сержант с жандармом, курдов и след простыл — только Джагиз остался у ворот, невозмутимо разговаривая с Мак-Грегором.

Мак-Грегор торопливо стал объяснять, что здесь произошла ссора между какими-то студентами. Вмешался начальственно Эссекс, сказал сержанту, указывая на Мак-Грегора:

— За этого человека ручаюсь вам.

Сержант выругался по адресу присутствующих и отсутствующих, сел в машину. Когда синий фургон скрылся, Джагиз приложил руку к сердцу, прощаясь, и тоже ушел.

— Прелестно, — сказал Эссекс, от души потешаясь. — Теперь курды из-за вас швыряют друг в друга бутылками на улицах Парижа. Изумительно...

Развеселившийся Эссекс за ленчем предался воспоминаниям о днях, проведенных вместе в Москве и Тегеране. Что бы делала сейчас Кэти, как бы сложилась ее жизнь, спрашивал Эссекс, если бы он не привез с собой тогда Мак-Грегора в Москву?

— Я умерла бы со скуки.

— Но неужели вам нравятся эти лихие стычки у ограды вашего дома?

— Что ж... Они забавны, — отвечала Кэти.

Мак-Грегор ожидал, что Кэти остановит несносные подтруниванья Эссекса. Но они словно не задевали ее, она как ни в чем не бывало отшучивалась, рассказывала подробности своей с Мак-Грегором жизни. Наконец сам Эссекс, устав, переменил тему.

— Когда в последний раз я посетил здесь тетю Джосс, — сказал он, — ваш дядя Пьер, муж ее, был еще жив. Он, бывало, изжует окурок и положит на тарелку...

— Фу, гадость, — сказала Кэти. — И слышать не хочу.

— А эта femme de menage[13], крестьянка эта...

— Вы имеете в виду мадам Марэн, — твердо поправила Кэти.

— Да-да... Меня всегда поражает, насколько изобилует еще Париж старухами вроде мадам Марэн, так словно и ждущими, чтобы опять повезли аристократов на гильотину.

Непричастный к этим семейным чарующим воспоминаниям, Мак-Грегор с облегчением услышал, как хлопнула парадная дверь и Эндрью объявил в холле — к сведению домашних призраков:

— Я вернулся.

— Ну, слава богу, — вырвалось у Кэти.

Эндрью остановился в дверях столовой, грязный с дороги, взъерошенный, но по-прежнему спокойно-методичный.

— Сейчас умоюсь и приду к десерту, — сказал он.

Когда, умывшись и переодевшись, Эндрью сел за стол, Эссекс сказал, что находит в нем отличное смешение отцовских и материнских черт, с легким преобладанием последних, поздравил родителей с таким сыном и осведомился у Эндрью, на скольких языках он говорит.

— На трех, — ответил Эндрью коротко, словно речь шла о самой обычной вещи.

— На английском, значит, французском и персидском, — сказал Эссекс.

— Да.

— Я слышал, вы очень способный молодой человек.

Эндрью упрекнул мать взглядом. Кэти сказала:

— Я ни слова о тебе не говорила.

— Вы, несомненно, преуспели бы на дипломатической службе, — сказал Эссекс. — Почему бы вам не пойти по этой части?

— Нет, благодарю вас, — вежливо отказался Эндрью.

— Но почему же? — настаивал Эссекс. — Стоит лишь пожелать, и я мигом это устрою.

Кэти, будто не слыша, разливала кофе.

— Мак-Грегор! — воззвал Эссекс к главе семьи.

— Он волен поступить, как хочет, — сказал Мак-Грегор.

— Вовсе нет, — вмешалась Кэти резко. — В Форин офис к вам он не пойдет, так что и не пытайтесь, Гарольд, упустив отца, заполучить взамен сына.

— Но отца мы вовсе не заполучали, — сказал Эссекс. — Мак-Грегор был лишь на время войны разлучен с палеонтологией.

— Все равно... — сказала Кэти, и Мак-Грегора удивило, что она отнеслась к этому так всерьез: ведь они оба знают, чго Эндрью и сам ни за что не пойдет в дипломаты.

— Дружная вы, я вижу, семейка, — заметил Эссекс. Затем спросил Мак-Грегора, чему посвящены теперь его ученые занятия. И читал ли он Мориака, Камю, Честертона, Элиота, Кёстлера, Сартра, Дойчера, Томаса Манна...

— Разумеется, читал, — сказала Кэти. — Не думаете ли вы, Гарольд, что мы вели пещерное существование?

— Хочется просто узнать, что за человек теперь ваш молчаливый муж, — сказал Эссекс.

Мак-Грегор молчал, понимая, что жена не только его защищает, но и себя обороняет от поддразниваний Эссекса, косвенно намекающих на колоссальное фиаско ее жизни.

— Ну-с, насколько помню, в доме есть библиотека, — обратился Эссекс к Мак-Грегору. — Поразмявши языки воспоминаниями, не пройти ли нам теперь туда, потолковать вдвоем?

— Вам лучше будет в «утренней», — сказала Кэти. — Там хоть не пахнет засохшими листьями и старыми гардинами.

«Утренняя» была единственная во всем доме комната, приятная Мак-Грегору. Приятно было входить сюда утром, завтракать здесь, беседовать, пить чай, читать газеты или слушать, что говорят дети. Здесь он был как бы в родных стенах.

— Мы с вами, Мак-Грегор, всегда избегали пустословия, — начал Эссекс, поправляя двумя пальцами широкий воротничок своей розоватой рубашки. — Позвольте поэтому спросить вас напрямик: неужели ваши курдские друзья действительно рассчитывают на успех этих новых планов достижения независимости?

— А почему бы и нет? Рано или поздно они добьются какой-то автономии или независимости. Это случится неизбежно.

— Все в мире случается рано или поздно, — сказал Эссекс, плотно скрестив руки по старой привычке. — Но вот в данное время может ли стать реальностью независимый Курдистан?

— Конечно.

— И вы хотите ускорить это с помощью оружия и революции?

В ответ Мак-Грегор напомнил Эссексу, что оружие и революции — не новость в этой части мира.

— Разумеется. Но почему вы — именно вы — вдруг оказались причастны к делам Курдистана и курдов? — Эссекс откинулся на подголовник старого кресла, воздел вопрошающе руки.

— Тут и объяснений не надо. В этом ничего нового, — сказал Мак-Грегор. — Я всю жизнь к таким делам причастен.

— Но меня все же удивляет... — не успокаивался Эссекс. — Взять, к примеру, эти деньги. Как вы дали себя втянуть в подобную грязь?

— Я жду, когда вы сообщите мне, что вам от меня желательно, — произнес Мак-Грегор.

— Что нам желательно? — Эссекс вздохнул, неуютно пошевелился в кресле. — Разрешите прежде указать на то, в чем мы не заинтересованы. Мы не заинтересованы ни в разработке курдской нефти и газа, ни в политических коалициях, которыми так заняты умы американцев.

— Ни в нефти, ни в коалициях, — повторил подчеркнуто Мак-Грегор.

— Все, к чему мы стремимся, — это наладить контакт, — продолжал Эссекс. — И было бы полезно, скажем, если бы вы могли нам разъяснить, что думают, чего хотят курды.

— Извольте.

Но Эссекс спешил досказать:

— Мы хотели бы наладить подлинный, обоюдно искренний контакт с кази. И понятно, что вы самый подходящий человек для этой цели. Вот и все.

— Зачем вам это? Что вам от кази нужно?

— Ровно ничего, — заверил Эссекс — Нам нужен лишь посредник, которому мы доверяли бы и которому доверяли бы курды. То есть нужны вы.

Мак-Грегор взял щепотку соли из серебряного старого судка, всегда стоящего на скатерти, растер между пальцами.

— Вы предлагаете курдам некую форму признания?

— Я им ровно ничего не предлагаю, — сказал Эссекс. — Вспомните, что в дипломатии не начинают этим, а приходят к этому в итоге переговоров и трудов.

— Но имеется, хотите вы сказать, эвентуальная надежда на признание?

— Даже этого не обещаю. Да и как я могу обещать? Но если ваш кази знает, что такое дипломатия, — а думаю, он знает, — то он поймет, что открывающаяся перспектива сулит ему больше, чем любые краткосрочные коммерческие или политические сделки с французами или американцами. Вы согласны?

— Пожалуй, — осторожно сказал Мак-Грегор.