Горы и оружие - Джеймс Олдридж

— Ну почему же, — возразил Мак-Грегор.

— Отец уже ждет вас, — пригласила Тереза. — Собака не тронет.

Встретивший его в холле Мозель был свеж, подтянут, дружелюбен. Он сообщил Мак-Грегору, что Кэти доставлена благополучно. В аэропорту их ждала машина; он проводил ее в дом матери на Белгрейв-сквер.

Мак-Грегор поправил свой криво повязанный галстук, вытянул из верхнего кармашка угол платка, застегнул пуговицу пиджака.

— Эго вы зря, непричесанность вам куда больше к лицу, — сказал Мозель с улыбкой. — И чтобы шнурок у туфли был развязан. Меня, признаться, всегда так и тянет взглянуть. — И он покосился на туфли Мак-Грегора.

Мак-Грегор молча прошел за Мозелем через затянутый шелком холл в чистенький кабинет. Угостив Мак-Грегора мартини «по-американски», Мозель сказал, что как раз занимался чтением всех студенческих журналов. Они лежали на столике рядом: «Зум», «Пять колонн», «Камера III».

— Что меня тут поражает, — плавно продолжал Мозель, — это отсутствие у них всякой просвещенной логики. Абсолютно никакой ни в чем последовательности. Они не аргументируют. Ставят вопрос наобум и в отрыве, без всякого метода и оформления.

— Предпочитают декламацию, она теперь в моде, — заметил Мак-Грегор.

— М-да, — сказал Мозель, сосредоточенно хмурясь. — Но меня удивляет. Ведь Маркс учит логике — отлично учит. А на этих страницах нигде ни следа марксистской логики, одни лишь штампы да революционные фразы. Думаю, что даже у ваших курдских друзей сильнее развито политическое мышление, чем у этих крикунов.

Открыв дверь, Тереза пригласила их к столу.

— Буржуазные юнцы, — продолжал Мозель, ведя Мак-Грегора в столовую, — орущие: «Буржуазию на фонарь!»

В овальной столовой они сели за небольшой овальный стол, мягко освещенный, и приступили к приему пищи. (Богатые, здоровые, по-мозелевски дисциплинированные люди не едят, а принимают пищу.) На сей раз подавала женщина в белом хлопчатом домашнем платье — в соответствии с семейной обстановкой. Мозель спросил Терезу, сидевшую чинно и пряменько, что слышно у нее на гуманитарном факультете. Тереза ответила, что все студенты клеят плакаты с призывом начать в понедельник всеобщую забастовку, которую организуют студенческий и преподавательский союзы, ВКТ и прочие профсоюзы.

— К нам в Сансье явились полсотни активистов «Движения 22 марта» и заняли наш факультет, — сказала она. — А когда я уходила, там их было уже чуть не пятьсот человек.

— Кстати, только что вернулся из Ирана Помпиду, — сообщил Мозель, — и в частном разговоре признался, что огорошен парижскими событиями. Он собирается объявить об открытии Сорбонны в понедельник.

— И глупо сделает, — сказала Тереза.

— Почему же? — спросил Мак-Грегор.

— Он ведь не отзовет полицию из Латинского квартала? — спросила Тереза отца.

— Вряд ли, — ответил тот.

— И значит, левые не дадут начать занятия, и опять пойдет баталия по всему кварталу, — сказала Тереза.

Мак-Грегор глядел на Терезу, стараясь понять, почему Сеси ее не любит.

— На чьей вы стороне, Тереза? — спросил Мак-Грегор.

Тереза подняла глаза на отца.

— Смелей! — сказал тот повелительно. — Не бойся моих возражений. Говори откровенно, что думаешь.

— Я реакционерка, — сказала Тереза. — Мне претит это насилие. Терпеть не могу коммунистов, всех этих анархистов и троцкистов из Нантера. Посмотрели бы вы на их сходки. Как дикие животные. Им, по существу, плевать на Францию и на университеты. И вот что еще скажу вам. Все они яростно против экзаменов, выпускных и прочих. В этом году никто не сможет получить степень, сдать на бакалавра: активисты все сорвали. Но только сами они большей частью посдавали еще в прошлом году экзамены и степень получили. И так они всегда... — Дрожащими пальцами Тереза поправила прическу.

— Не надо пугаться внешности вещей, — сказал Мозель.

— У них какова внешность, такова и суть, — возразила Тереза. — Им наплевать, кто и что пострадает.

— Ну, успокойся, — мягко произнес Мозель.

По дороге сюда Сеси говорила Мак-Грегору, что Тереза воспитана в монастыре и монастырски слабонервна, что и дома она, как в монастыре, что богатство ее и отцовская власть вокруг нее — как стены монастыря.

Мозель велел ей принести кофе; она встала, проговорила: «Oui, papa[16]». И хотя в голосе ее звучала неподдельная дочерняя преданность доброй католички, Мак-Грегор видел, что Мозелю это послушание не по нутру, не того ему хотелось бы от дочери.

Поужинав, они вернулись в кабинет, и Мозель осторожно спросил:

— Знаете ли вы, что в вашего друга кази стреляли, что он ранен?

— Нет, не знаю, — сказал Мак-Грегор, на момент оторопев. — Я утром прочел в «Фигаро», что четверо курдов убиты. Больше там ничего не сказано.

— «Фигаро» я не читал, — продолжал Мозель, — но утром поступила к нам депеша из Ирана о том, что курды передрались между собой, что кази вынужден был бежать и теперь скрывается. Правда это, как по-вашему?

— Возможно, и правда, — сказал Мак-Грегор. — Но я сомневаюсь.

— Ваш друг Затко тоже попал в переплет. Согласно донесению, весь, так сказать, курдский фронт рушится.

— Звучит сомнительно, — сказал Мак-Грегор. — Нет ведь никакого курдского фронта. Во всяком случае, что-то уж слишком просто у вас получается.

Мозель налил ему коньяку.

— Лично я в этом профан. Вашим проникновением в проблему не похвалюсь. Я всего лишь повторяю дословно текст донесения. Видите ли, они запросили нас из Тегерана, находитесь ли вы еще в Париже. И — самое странное — живы ли вы еще. Потому я и не стал упоминать об этом утром, при Кэти. Не хотелось ее пугать.

— Кто мог послать этот дикий запрос? — по-восточному вскинул ладони удивленный Мак-Грегор.

— Не знаю. Мы в наших телек-депешах обычно не указываем клиентов, не даем даже их кодовых номеров.

Мак-Грегор кончиками пальцев потер брови, мочку уха.

— Кто-то явно рассчитывает на то, что меня уже нет в живых, — произнес он. — Но все это звучит так театрально...

— Что ж, среди парижских курдов соперничество весьма ярое, — сказал Мозель. — Вы сами в этом на днях убедились.

— Не по вашей ли инициативе поставили жандарма нам к воротам? — спросил Мак-Грегор.

— Нет. Это Кюмон побеспокоился. Мы с Кюмоном весьма тревожимся о Кэти. Вся эта атмосфера насилия начинает ее угнетать. Поэтому я и поддержал в ней мысль уехать отсюда на время.

— Нам с Кэти подобная атмосфера не в новинку, — возразил Мак-Грегор. — Так что вряд ли стоит сгущать краски.

— Полагаю тем не менее, что я прав, — твердо сказал Мозель. — Именно сейчас грубое насилие способно стать для нее особенно пугающим.

— Не судите о Кэти по своей дочери, — сказал Мак-Грегор.

Мозель помолчал, явно удивленный колкой репликой Мак-Pperopa. Затем, однако, улыбнулся и сказал:

— Да, у Терезы пошаливают нервы. И пожалуй, это действительно влияет на мои суждения. В сущности, Терезе нужна мать, которая бы оказала ей эмоциональную поддержку, привила бы чувство самостоятельности. А мать ее умерла три года назад.

И тут, словно приуроченный, раздался звонок телефона. Мозель поднял трубку, кивнул. Затем произнес: «Алло, Кэти».

Мак-Грегор навострил уши, встал, рассеянно оглянул корешки книг Мозеля. Луи де Бройль, «Волновая механика и теория ядра». Не де Бройль ли первый внедрил идеи волновой механики в науку о ядерных силах? Но зачем эта книга Мозелю?..

— Нет, Кэти, — говорил Мозель. — Сеси я не видел. Она не зашла в дом. Да, он еще здесь.

Он передал Мак-Грегору трубку, нагретую его рукой и ухом. Голос Кэти повторял: «Алло, алло», точно связь оборвалась.

— Это я, — сказал Мак-Грегор и замолчал, дожидаясь ответа, не зная, какой своей стороной повернется к нему сейчас Кэти.

— Почему Сеси не осталась с тобой у Ги?

— Сказала, что занята.

— И ты ее пустил на очередную демонстрацию?

— Нет. Она поехала к себе в мастерскую.

— А Эндрью где?

— Не знаю. Наверно, тоже там, в мастерской... Ты у доктора Тэплоу была уже? — спросил он, пробиваясь к ней сквозь преграды, растянувшиеся на пятьсот миль колючей телефонной проволоки.

— Нет еще.

— Сразу же позвони мне.

— Но я не жду от визита к Тэплоу ничего ошеломительного.

— Все равно позвони...

— Хорошо. Позвоню... — И она положила трубку.

— Вы не тревожьтесь о Кэти, — авторитетно сказал Мозель. — Уверяю вас, с ней все полностью в порядке.

Мак-Грегор промолчал и, посидев немного для приличия, стал прощаться.

— Машину? — предложил Мозель.

— Нет. Нет. Я пройдусь, — сказал Мак-Грегор, — а затем возьму такси.

— Не пренебрегайте осторожностью, — сказал Мозель.

— Не буду, — сказал Мак-Грегор.

У ворот они обменялись рукопожатием. Выйдя и окунувшись в сизую мглу парижской полночи, Мак-Грегор заметил, как через улицу — в пятнистом смешении ртутно-серого света и каштановых теней — двинулся неясный силуэт. Сомнения не было: человек приближался к нему. Мак-Грегор остановился, огляделся — куда бежать? Обочины сплошь уставлены неподвижными автомашинами, по авеню Фоша мчится транспортный поток. А прохожих ни души кругом.