Холокост: вещи. Репрезентация Холокоста в польской и польско-еврейской культуре - Божена Шеллкросс

году. Таким образом, он эксплицировал еще одно идеологическое требование. В результате этой эпизодической сцены возникла значимая параллель между несчастьем семьи рабочих и экстремальными условиями жизни в гетто. Стратегия Анджеевского подразумевала, что поляки на самом деле страдали, хотя и меньше, чем евреи:

Малецкий сошел за нею вниз и остановился в дверях. На него резко пахнуло нищетой. В подвале помещалась кухня – низкая, закопченная, пронизанная сыростью. Мебели почти что не было. На деревянной кровати у стены лежал, прикрытый отрепьями красного некогда одеяла, тощий старик [Анджеевский 1989: 97].

Хотя остается неясным, было ли это упражнение в описании предметного мира, введенное ради мстительницы Малецкого, Ирены Лильен, которая не могла больше видеть страданий собственного народа, хоть сколько-нибудь эффективным, один вывод напрашивается сам собой. Чтобы подчеркнуть еще одно различие между гетто и другими районами Варшавы, Анджеевский размещает несколько описываемых им квартир, несмотря на отраженное в них классовое различие, в благополучных многоквартирных домах. Так было до восстания 1944 года, когда бомбардировки и обстрелы сровняли город с землей.

В повести «Страстная неделя» баланс между средой обитания и жителями осложняется многочисленными социальными механизмами, активизированными войной и Холокостом, особенно традиционными польско-еврейскими противоречиями и обидами, достигшими в те годы своего апогея. Повесть открывается длинной преамбулой, которая больше подошла бы для многотомной семейной саги или «Человеческой комедии» Бальзака. В начале повести Анджеевский рассказывает историю аккультурации и растущего благосостояния семьи Лильен в XIX веке. В истинно бальзаковской манере повествование о знаменитых предках Ирены переплетается с историей накопления ими семейного богатства из поколения в поколение, что позволяет Лильенам – интеллектуалам XX века – вести изысканный и комфортный образ жизни. Центр их материальных владений – прекрасные и просторные дома, гостеприимно открытые для многочисленных друзей. Драгоценности, обычно являющиеся важным фактором в интригах богатых семей, появляются позднее и по причинам, не связанным с историей их рода. Читатель получает возможность увидеть, сколь много вещей играют роль в жизни семьи Лильен и в какой степени до войны эти вещи воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Эпическое рвение Анджеевского отражает истинные масштабы бесправия, которому европейское еврейство подвергалось со стороны своих правителей; это составляет один из аспектов «вещного кода» повести.

Действие «Страстной недели» начинает разворачиваться быстрее, когда Малецкий, главный герой, сталкивается со своей бывшей подругой, красивой, но озлобленной Иреной, которая укрывается на «арийской» стороне города. Эта судьбоносная встреча запускает серию роковых происшествий и нежелательных последствий, которые грозят разрушить мир Малецкого, что в конечном счете и происходит. Но пока что он женат и семья ждет ребенка; Ирена, как и многие евреи, находится в бегах, она – изгой без крова. Когда после некоторых колебаний Малецкий предлагает ей помощь, время, которое ему требуется для принятия решения, показывает ей, что его поступок не был ни спонтанным, ни чистым порывом, а вынужденным поступком самаритянина, граничащим с самоубийством[207].

Ирена Лильен приезжает на какое-то время пожить в квартире Малецких. Ее присутствие и неизбежное общение с coceдями – все они поляки-католики – становится центральным моментом повествования. Ее внешность привлекает слишком много восхищенных или подозрительных взглядов: Ирена принадлежит к типу темноволосых, темноглазых и красивых еврейских женщин, которых в польскую литературу вернул роман Анджея Щиперского «Начало, или Прекрасная пани Зайденман»[208].

Как тип Ирена Лильен и ее литературные предшественницы происходят от легендарной Эстерки, предполагаемой любовницы Казимира III Великого, польского короля[209]. Патриархальный конструкт этих персонажей двоякий: хотя они вступают в пылкие связи с неевреями, их отношения никогда не могут быть узаконены[210]. Подобный статус также не был достигнут Иреной, оставленной Малецким во время войны. Какую роль сыграло ее еврейское происхождение в этой прерванной истории любви, выяснить несложно. Кроме того, легко представить, какой (а)моральный выбор сделал Малецкий, не пытавшийся облегчить ее затруднительное положение. Во время их случайной встречи, которая приводит к трагическому концу для всех, Ирена не питает иллюзий: любовь, дружба и элементарная человеческая порядочность угасли на ее глазах в результате многолетнего страха, унижений и потерь. Еврейское происхождение из высших слоев буржуазии, раньше не только дававшее ей чувство стабильности и привилегии, но и приобщавшее к изысканным традициям, постепенно становится лишь воспоминанием и причиной ее преследования[211]. Именно эти годы разлучили ее с Малецким.

«Страстная неделя» – первый текст Анджеевского, в котором он не отождествляет себя со своими героями и своим народом [Walas 1972: 39]. Тем не менее было бы трудно прийти к выводу, что Ирена, как и все герои повести, является неприятным персонажем, даже если она выглядит чрезмерно прямолинейной и озлобленной опытом военного времени[212]. История Ирены, о которой не знает Малецкий, разительно отличается от военных повествований обнищавших еврейских масс, поскольку это история привилегированной польско-еврейской женщины в годы Холокоста. Постепенная ликвидация семейного имущества, которое воспринималось Иреной как само собой разумеющееся (что действительно свойственно привилегированным людям), помогла ей выжить на «арийской» стороне до 1943 года. К этому времени она остается единственным живым членом семьи Лильен.

В повести создан убедительный психологический портрет женщины, которой причинили зло, которую ожесточили. Полное отчуждение от окружающих способствует выгоранию Ирены, отрывает ее даже от материальных предметов, которые помогли ей выжить. Ее материальные ценности, сведенные к одному чемодану, вновь и вновь возникают в тексте. Сообщив Ирене, что ее друзья-неевреи были арестованы гестапо за то, что прятали ее, Малецкий добавляет, что чемодан со всеми ее вещами тоже пропал. Реакция Ирены – «Чепуха! Не до вещей тут!» [Анджеевский 1989: 141] – свидетельствует о ее увеличивающейся невосприимчивости к материальному, а также демонстрирует ее все еще очень нетронутую целостность[213]. Кроме хорошо сшитого довоенного костюма, Ирена носит с собой в основном нематериальные вещи – воспоминания об умерших родственниках, о потерянном семейном доме и тяжелом бремени преследования. В этом смысле она сама становится хранительницей семейных воспоминаний, поскольку даже немногие фотографий ее родителей были утеряны. Таким образом, Ирена воплощает древнюю мудрость omnia теа тесит porto[214]. Вопреки интерпретации Бентама об эмоциональной связи человека с собственностью, Ирена освобождается как от нее, так и – косвенно – от боли утраты.

За одним исключением. Старинное кольцо – все, что осталось от былого богатства, – рудиментарный знак par excellence, связывающий ее с прошлым. Взаимные отношения между Иреной и этим кольцом построены на физической близости, поскольку оно всегда украшает ее палец, оставаясь в непосредственном контакте с кожей. Кольцо не только символизирует семейные узы и ее несвободу как homo sacer в военное