Европейская поэзия XIX века - Антология

В 1892 году Славейков как государственный стипендиат уезжает в Лейпциг, где занимается философией, литературой и изучает западные языки. В Германии он провел шесть лет, и здесь окончательно сложились его литературные взгляды. В нем причудливо уживались противоречивые тенденции: он увлекался философией Ницше и отдал явную дань эстетству; вместе с тем он прокладывал новые пути в реалистическом искусстве и был непримиримым врагом всякой литературной посредственности и официоза.

После возвращения на родину Славейков издавал литературный журнал «Мысль», работал в Народной библиотеке, был директором Народного театра в Софии (1908–1909). За публичное выступление против реакционного славянского съезда в 1910 году он был уволен с должности директора Народной библиотеки и, преследуемый властями, вынужден был уехать в Италию. Там, на чужбине, поэт и скончался.

Богато и разнообразно литературное наследие П. Славейкова. К числу значительных его произведений относятся сборники стихотворений и поэм — «Эпические песни» (1896), «Мечты» (1898), «Сон о счастье» (1907), «На острове блаженных» (1910). Незавершенным осталось эпическое произведение о национально-освободительной борьбе — «Кровавая песня», над которым поэт работал около двух десятилетий. В ряде произведений он поэтизирует жизнь болгарских тружеников и сурово осуждает сильных мира сего.

«Желтые, сухие листья…»

Перевод М. Петровых

Желтые, сухие листьясбросил наземь вихрь осенний.По сухой листве брожусредь лесов, лишенных тени.

Шепот облетевших листьевсредь лесов, лишенных тени,я пойму, когда менясбросит наземь вихрь осенний.

CIS MOLL

Перевод А. Ахматовой

So pocht das Schicksal an die Pforte.

Он занавеску отстранил рукойи тихо стал перед окном раскрытым.Ночь летняя таинственна былаи веяла дыханием усталым,а рой мерцающих на небе звездсиянье проливал над миром сонными вел какой-то разговор невнятныйс разбуженными ветками в саду.Ночь ясною была, но мрак зловещийсгущался у Бетховена в душе —сквозь этот мрак он ничего не видел.

Он тихо отвернулся от окна,в раздумии по комнате прошелсяи у открытого рояля сел.Мелодия взлетела бурным вихреми, дрогнув, оборвалась. Руки онвдруг опустил и побледнел смертельно.Зловещие, безрадостные мысливспорхнули на мгновенье черным роем,как вспархивают искры из-под пепла,когда разрыта груда жарких углей.«Все для меня окончено навек!Ослепший не увидит света солнца,и лишь затем блуждает он во тьме,чтоб каждый миг испытывать весь ужаспри мысли о потерянных мирах.Слепой! Отныне для меня погаслилучи светила вместе со звучаньеммузыки… А всегда они однии жизнь давали духу моему,и свет высокий чувствам горделивым.Я жил один — и вот себя я вижупри жизни мертвецом. Другие людиживут гармонией моих творений,а я по их вине навеки глух.И призрак участи моей жестокойпреследует меня неумолимосвоим холодным и зловещим смехом:„Творец гармонии — ты сам глухой!“И сердце просит мира и покоя,покоя под землей. У двери гробасудьба не будет ни стучать, ни звать».

Тень смерти над художником витала,и холодом пахнуло на него,но гений и души его хранительотвел удар… И вот Бетховен встал,и поднял голову, и хмуро глянулчерез окно на звездный небосвод.«Так близок мой покой! Но сердце жаждеттакого ли покоя? Избавленья?Покоя в смерти? Или малодушьео нем мне шепчет льстивым голоском?Где ж гордое сознание, что естьвеличье в человеческом несчастье?!Да, ты слепой! Гомер был тоже слеп,но в слепоте своей яснее зрячихон все, что было тайным, увидал.

Так, значит, не в зрачках таится зренье,а в сокровеннейшей святыне сердца.И я оттуда слышу отзвук чудный,—быть может, стонет так душевный хаос?Рыданье ли то сердца моегоиль первый трепет мыслей неизвестных,но гордых, зародившихся во мраке,которым бог назначил новый путь?..

Нет! Нет! Он жив, тот всемогущий дух,а с ним и я в искусстве существую…Утрата одного лишь только слухане может уничтожить идеал,поддержанный тем Слухом Высочайшим.Через него я ощущаю пульсвсей буйной жизни естества земного.Не он ли в сердце у меня трепещет?Не оттого ль оно страдает так?Вся жизнь его в мучениях тяжелых…Лишь в тайном этом слухе обретудля новых чувств неслыханные звуки,чтобы искусство ими обновить…»

Так вот какой достигла высотывеликая душа в великой скорби!

И, унесен взлелеянной мечтойв ее полет, он за свое твореньезаброшенное снова принялся.И все забыл, и всех забыл на свете.В гармонии, и дивной и могучей,столкнулись звуки стройно и слилисьв мятежный рой, летящий с новым роем,как языки пожара. И от нихгорячим вновь повеяло дыханьем…А смертные оковы, что душаотбросила так гордо, чуть звенелимучительно, как отзвук дальней бури,и где-то замирали вдалеке…В могучем хоре молодого гимнадыхание высокого покоязатрепетало — гордый дух воскрес.

И в забытьи Бетховен не заметил,как в комнату его вошел неслышноодин из молодых ученикови, пораженный звуками рояля,остановился. Страшные сомненьяв его уме смущенном зароились:«Я слышу, как рычит голодный лев!Откуда эти звуки? Как возникли?Не в приступе ли мрачного безумья?А может быть, забыв звучанье мира,он потерял и память стройных форм?Безумец, уж не думает ли онмир заглушить рычаньем громовыми дать музыке новые законы?»

А тайное сознание шепталоБетховену: «Не проклинай судьбу,тебе особый дан удел… Ты взялс небес огонь страдальца Прометея,чтобы его возжечь в сердцах людейи этим их, горящие, возвысить.Ты не исчезнешь — ты в людских сердцахбессмертие познаешь в смертном мире».

ПОЭТ[58]

Перевод В. Луговского

В последний день с оружием в рукахвзят на Балканах, — пред судом суровымпредстал боец, испытанный в боях,и обратился он с последним словом:

«Хотите знать вы, кто я? Что ж, опятьпосмею я назвать себя поэтом.Да, я восстал, — не мог я не восстать,готов я вновь сказать суду об этом!

Люблю родных полей услады все,земных плодов, земных цветов дыханье;люблю листву в предутренней росе,вечернее люблю благоуханье.

Гляжу и наглядеться но могуна наши нивы после зимней дремы:внимаю певчим птицам на лугу,их голоса мне с детских лет знакомы!

Как я внимал свободным песням их,как сладостно весной они певали!Ни от меня, ни от друзей моихвы этих песен счастья не слыхали!

Согрел их луч небесного тепла,в их сердце дал он вызреть песням новым.И каждая созрела и взошла,как зреют зерна под земным покровом!

Но солнце не сияло для меня,во мраке жили все мои собратья…И я к щеке прижал приклад ружья,для сердца свет хотел отвоевать я,

чтоб песнь, что солнце в сердце породит,могла бы, радость сея, разноситься;чтоб пел поэт — как небо нам велит —свободно, как поют на воле птицы…»

Был вынесен короткий приговор,и на заре повстанец был повешен,холодный ветер крылья распростернад полем — и метался, безутешен.

Захлестнута безжалостной петлей,ветвь скрипнула — и листья онемели…Не шелохнется липа над рекой,на ней давно умолкли птичьи трели.

НЕРАЗЛУЧНЫЕ