Топографический кретин - Ян Ледер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но и эта глупость меркнет рядом с тем, что вытворил я в приливе бессильного гнева. Неделю назад объявил ей бойкот. Ничего особенного: в последнее время я часто выхожу из себя и, не желая перегревать и без того накаленных отношений, просто прекращаю разговаривать. Она обычно реагирует флегматично: не хочешь — не надо, я подожду. И всегда оказывается права. В лучшем для своей уязвленной гордыни случае я выдерживаю до следующего утра, чаще — до вечера того же дня.
Но тут я разъярился по-настоящему. Мы пришли на одну и ту же вечеринку, но в разное время: я раньше, она позже. Ей сказали, что я где-то в зале, и она потом говорила, что искала меня, но не нашла. На самом деле не искала, я точно знаю: я не отводил от нее взгляда с того момента, когда она появилась там — с подругой Келли и двумя самцами. Она не искала меня, они просто взяли выпить и уселись у маленького столика у стены, как раз на четверых.
Мое, как рояля из кустов, появление было стремительным. Еще недавно она сказала, что не хочет анонсировать нашего разрыва, — и вот появляется в толпе общих знакомых с какими-то хлыщами.
Она не видела, как я подходил, зато видела Келли. Я заметил ее испуганный взгляд — и прочитал по губам свое имя: подруга предупреждала подругу.
По какому-то странному стечению обстоятельств, пока я протискивался сквозь толпу, жеребцы исчезли. Не думаю, что испугались моего прибытия — я действительно готов был залезть в их лощеные репы, хотя и отдавал себе отчет в том, к чему это приведет: каждый из них был больше меня раза в полтора. Мне просто было все равно. А они, наверное, просто решили отлить.
Я в результате тоже отлил. На коленки — ей. Пиво — из ее же стакана. Нечаянно. Нет, честно: нечаянно. Просто слишком активно жестикулировал в сердцах — вот и опрокинул чуть ли не полную пинту прямо на ее джинс-кутюр фунтов за сто шестьдесят. И вымелся оттуда, даже не подав салфетки. В общем, сделал то, что в пьесах описывается словами "устроил сцену".
Она позвонила через пять минут. Она тоже была очень разозлена — моими потугами на контроль над ее личной жизнью, — а в таких случаях она никогда не звонит первой и даже на мои звонки не отвечает. Но на этот раз, видимо, что-то такое почувствовала. А я не чувствовал вообще ничего.
Я говорил с ней — долго, наверное, полчаса, — и вся моя жизнь была сосредоточена в этой пластмаске в ладони, и мне больше не хотелось ничего, совсем-совсем ничего — я и не думал, что такое возможно. Я стоял на мосту Ватерлоо — мы всегда его любили, с него открывается потрясающий вид, — но смотрел не на запад, где в быстро темнеющем небе золотым воздушным шариком парил циферблат Биг-Бена, и не на восток, где в совсем уже черной Темзе плавало отражение подсвеченного полукружия купола святого Павла, а вниз, на плохо различимую мутную воду реки, я, кажется, измерял глазами расстояние.
Я потом оказался в какой-то пивной, но народу внутри было слишком много, и я вышел на улицу и сел за столик, за которым никого кроме меня не было — какой болван станет пить на улице в такую холодину, — и я достал бумагу и ручку и написал по-английски: "Не вините водителя: я специально рассчитал так, чтобы автобус не успел затормозить". Кажется, это наглядное пособие по суицидальному психозу до сих пор лежит в кармане моей куртки. Надо бы выбросить, а то еще и правда под машину попаду — никто и расследовать не станет.
Вчера, обсуждая с Ингой предстоящую встречу, я нарочно говорил в телефон громче, чем следовало: пусть слышит, пусть знает, что я собираюсь на свидание. Она все еще нежилась под одеялом, я на скорую руку попрощался и ушел. Несмотря на то, что она вдруг задала вопрос, которого я ждал уже несколько дней:
— А можно узнать о твоих отношениях с Наташкой?
— Наташкой?
— Не притворяйся. С женой Путридия.
— Да нет никаких отношений. Так, пара эсэмэсок.
— Правда? А о чем?
— Правда. Об одной эсэмэске, которую Путридий писал тебе.
…радуюсь, как порося, что такая сногсшибательная девочка может по мне скучать!:))))))
Чмокнул в носик и ушел.
Ну не болван ли! Ну вот что мне мешало притвориться застигнутым врасплох, поднять глаза к потолку и вообще напустить туману, дать повод заподозрить? Прикинуться влюбленным или хотя бы неверным? Ведь именно ради этого и чешу сейчас по пронизывающему ветру на дружескую встречу, как будто на свидание. Так нет же, правда превыше всего. Разучился я врать ей, вот что. Сам себя отучил. И вот результат: она видит меня насквозь. Не осталось ничего, за что она могла бы меня любить.
Обманул ты, Борис Борисыч, обманул и подставил: не только в каждой женщине должна быть змея, а и в мужчине тоже. Я поверил тебе, а ты, Борис, оказался неправ. Ее змея живет и торжествует, а какой цвет у моей, теперь и уж не вспомнить.
А ведь была и у меня своя пресмыкающаяся, еще как была. И обвить умела нежной уютной петлей, и зубки ядовитые выпустить.
Я прилетел во Владивосток, как всегда, без предупреждения: любил устраивать сюрпризы. Покупал цветы по дороге из аэропорта и — к ней. Если в выходные, то домой, а если среди недели, то на работу, благо работала она в самом центре, у памятника подводной лодке.
Ее стол стоял напротив двери; заглянешь в кабинет — и она расширит и без того огромные свои глаза, и они отчего-то наполнятся слезами, и вскочит, непременно больно ударяясь о неприспособленную к ее неправильным коленкам столешницу, и бросится в объятия.
Я даже подумал, а не ошибся ли я, не обманулись ли общие знакомые? А потом отправился с ней в галерею, в которой готовилась выставка заокеанского мотофотографа Льва и в которой, разумеется, полубодрствовал и сам герой торжества, — и увидел: нет, не ошибся, и не обманулись.
Он был действительно отличным парнем, по-американски улыбчивым, по-еврейски юморным и по-русски искренним. Искренним, да — если б только за день до того я не прочел его переписку. Не столько даже с ней — там-то
