Смерть и немного любви - Александра Маринина

– Какая разница? Одна дает, а другая дразнится, вот и вся разница, – ответил ему толстяк, перекатывая зажженную сигарету из одного угла мясистого рта в другой. – Если твой дружок Артюхин торговлей зельем балуется, то, стало быть, конвенцию нарушает. В Москве все поделено и Трофимом подписано, никто нарушать не смеет. Раз за него залог внести некому, значит, он не в семье, а так, дурак-одиночка. Трофим такие одиночные рейды строго-настрого запретил, и правильно сделал. Светятся только, внимание привлекают, ментов будоражат. И как же мы будем выглядеть, если окажется вдруг, что мы на такого нарушителя деньги дали, чтобы его из-под стражи вытянуть? Да его на перо надо было ставить прямо в камере, чтобы другим неповадно было Трофиму перечить, а мы, выходит дело, его покрываем, ему помогаем и даже деньги даем. Ну и как вы думаете, долго мы с вами после этого проживем, если Трофим узнает?

– Я думаю, часа два, – задумчиво поддержал толстяка смуглый. – Может, чуть меньше.

– А я думаю, не больше сорока минут, – возразил толстяк. – Так что займись-ка делом, Степашка, выясни точно, за что замели твоего дружка, почему он знал об этом заранее и почему судья такой большой залог назначил. И на все про все тебе времени – до завтрашнего утра. Завтра в это же время, в десять часов, соберемся здесь же. Аудра! – внезапно заорал он громовым голосом.

Тут же из кустов к нему метнулась жирная, похожая на сардельку такса. Толстяк с неожиданной для своей комплекции легкостью нагнулся, подхватил собаку на руки и направился к выходу. Тут же на свист хозяина к смуглому красавцу подбежал персиковый пудель. Маленький плешивый Степашка с тоской поглядел ему вслед и произнес с тяжким вздохом, пристегивая поводок к ошейнику огромной лохматой кавказской овчарки:

– Пойдем домой, Пиня.

Белое, черное и алое… Три цвета, вобравшие в себя весь смысл земного бытия. Три цвета, в которые вложена главная идея, высшая идея. Все остальное – обман, придуманный для утешения слабых.

Белый цвет был для меня символом счастливой, правильно организованной жизни. Оказалось, что эта жизнь не для меня, что я для нее не гожусь. Это вы так решили, это вы не пустили меня в счастливую белую жизнь. За что? Почему она хороша для вас и не годится для меня? Почему?

Я буду уничтожать ваш белый цвет, я докажу вам, что вы ничем не лучше меня. Более того, я докажу вам, что я – лучше вас. И после этого умру. Я все равно не могу жить в мире, где все – обман, ложь, подделка, где нет истинного белого цвета, а есть только закамуфлированный черный и уравнивающий всех алый цвет крови и смерти. Но прежде чем я умру, я вам докажу… Я докажу.

Часы, проведенные Коротковым и Селуяновым в обществе дважды судимого алкоголика Павла Смитиенко, многое прояснили, но заставили оперативников содрогнуться. Теперь они понимали, почему несчастная старуха постоянно переезжала. И даже, как им казалось, поняли, почему она так боялась брака своего сына с дочерью миллионера Бартоша. Еще бы ей не бояться!

Случилось это жарким летом 1967 года. Веронике Матвеевне было сорок два года, она уже похоронила обоих родителей и жила одна-одинешенька в своей огромной роскошной квартире, в которой родился еще ее дед. Работала она доцентом в медицинском институте, всерьез подумывала о том, чтобы написать докторскую диссертацию, и ей казалось, что жизнь ее определена на много лет вперед и ничего уже не может с ней случиться такого, что радикально изменит ее спокойное распланированное существование.

Июнь стоял в тот год жаркий и душный, окна и балконные двери она постоянно держала распахнутыми, чтобы сквозняк хоть немного облегчал дыхание в стоячем вязком воздухе. Пока находилась дома, она старалась все время сидеть на балконе. Даже вынесла туда старый журнальный столик и плетеное кресло и работала над лекциями.

Однажды, сидя на балконе с чашечкой чая в руках и глядя на разложенные перед ней бумаги, Вероника Матвеевна почувствовала неприятный запах. Запах этот ей, врачу с многолетним стажем, был хорошо знаком и вызывал ужас. Шел он явно со стороны соседнего балкона. Это был запах смерти.

Турбина тут же позвонила в квартиру к соседям, но ей никто не открыл. Она знала, что в этой квартире живет немолодая супружеская пара, и помнила, что недели две назад соседка уехала в Казахстан навестить семью дочери. Ее шестидесятитрехлетний муж Григорий Филиппович остался в Москве и, сколько помнила Турбина, собирался пересидеть жару на даче. Во всяком случае, после отъезда супруги Вероника Матвеевна его не встречала.

Встревоженная Вероника Матвеевна вызвала милицию. Приехали два сержантика и долго упирались, не желая взламывать дверь. Только после того, как Турбина провела их через свою квартиру на балкон, соседскую дверь все-таки открыли.

Видимо, Григорий Филиппович умер дней десять назад. Труп находился в такой стадии гниения, когда все тело раздувается, становится черно-зеленым и зловонным, а мягкие ткани уже превратились в слизь. Одного из сержантов стало рвать, второй пулей вылетел из квартиры и с телефона Турбиной вызвал «труповозку».

– Сейчас приедут, – пробормотал он, вытирая испарину с побелевшего лица. – Как же это его никто не хватился? Родственники-то есть у него?

– Жена, – объяснила Вероника Матвеевна, – уехала к дочери в Казахстан, а я и не беспокоилась, думала, что он на даче живет. Наверное, приехал в город за продуктами, и вот сердце… Он вообще-то болен был, давно уже.

– Кошмар, – вздохнул сержант. – Не дай бог такую смерть.

Санитарная машина приехала часа через полтора. Турбина из своей прихожей увидела через открытую дверь, как расступилась небольшая группка сбежавшихся соседей, пропуская высокого широкоплечего черноволосого парня, несущего под мышкой свернутые носилки.

– Вы что, один? – изумился тот сержант, который оказался покрепче. Второй в полуобморочном состоянии сидел внизу в милицейской машине.

– А что? – в свою очередь, удивился приехавший санитар. – Помочь некому? Мужиков нету, что ли? Мы всегда по одному ездим, у нас людей и так не хватает.

– Щас, прямо кинулся я тебе помогать, – злобно огрызнулся сержант. – Ты погляди, какое там месиво лежит, к нему же подойти страшно. Я свое дело сделал, а увозить – твое. Давай двигай.

Санитар пожал плечами и молча пошел в соседнюю квартиру в сопровождении Вероники Матвеевны, которой почему-то стало неловко за грубость милиционера.

– Господи, – ахнул санитар, увидев гниющее тело, – как же до такого дошло? Чего же так поздно спохватились? Он уж дней десять лежит, не меньше, да в такой жаре, в помещении… Ужас какой.

Турбина, словно оправдываясь, стала и ему рассказывать про уехавшую к детям супругу, про дачу, про болезнь сердца…

– Ну, один я тут точно не управлюсь, – мрачно констатировал санитар, – он же весь расползется прямо в руках. Придется вам помогать.

– Мне? – испугалась Вероника Матвеевна. – Да вы что? Я не смогу. Мне от запаха дурно делается, а трогать это…

Санитар вежливо взял ее под локоть и повел обратно к ней в квартиру. Строптивый сержант стоял на лестнице и курил, сохраняя на лице выражение грозное и неуступчивое. Он с подозрением глянул вслед входящим в квартиру Турбиной санитару и хозяйке, но ничего не сказал, только затянулся папиросой глубже. Было видно, что и его мутит от запаха разлагающегося трупа.

– Послушайте, – мягко сказал санитар, усаживая Веронику Матвеевну на кухне, – кто-то же должен это сделать. Вы сами видите, милиция нам тут не помощница, а один я не справлюсь. Пожалуйста, давайте сделаем это вместе. У вас есть водка?

Турбина молча кивнула. Водки у нее всегда было много, она держала ее, чтобы расплачиваться со слесарями, мастерами и сантехниками, если вдруг сломается замок, или потечет кран, или кто-нибудь разобьет оконное стекло.

– Вот и хорошо. Сейчас я налью вам стакан, вы выпьете залпом, посидите минут пятнадцать, и пойдем. Вас как зовут?

– Вероника Матвеевна, – ответила она дрожащим голосом. Предстоящая операция внушала ей тошнотворный ужас. Она не могла представить себе, как будет прикасаться к тому, что осталось от Григория Филипповича.

– А я – Павел, можно просто Паша, – улыбнулся санитар. – Ну так что, договорились? Поможете мне?

Она безвольно кивнула. В самом деле, должен же кто-то… Если даже милиция не хочет этого делать. А она все-таки врач.

– Где у вас водка? – спросил Павел. – Сидите, я сам налью. Вам нужно беречь силы.

– В холодильнике.

Он достал бутылку, ловко открыл ее, взял с навесной полочки два стакана. В один налил водки до середины, в другой – чуть-чуть, на донышко.

– Выпью с вами за компанию, – пояснил он, – чтобы вам одной не пить. Давайте, Вероника Матвеевна, залпом и до дна.

– Я не смогу, – покачала она головой. – Это слишком много. Мне столько не выпить сразу.