М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников - Максим Гиллельсон

карандашом или ногтем; он обещал исполнить уговор

и взял книги.

Он предложил нам гадать в карты и, по праву черно­

книжника, предсказать нам будущность. Немудрено

было ему наговорить мне много правды о настоящем;

107

до будущего он не касался, говоря, что для этого нужны

разные приготовления.

— Но по руке я еще лучше г а д а ю , — сказал о н , —

дайте мне вашу руку, и увидите.

Я протянула ее, и он серьезно и внимательно стал

рассматривать все черты на ладони, но молчал.

— Ну что же? — спросила я.

— Эта рука обещает много счастия тому, кто будет

ею обладать и целовать ее, и потому я первый восполь­

з у ю с ь . — Тут он с жаром поцеловал и пожал ее.

Я выдернула руку, сконфузилась, раскраснелась

и убежала в другую комнату. Что это был за поцелуй!

Если я проживу и сто лет, то и тогда я не позабуду его;

лишь только я теперь подумаю о нем, то кажется, так

и чувствую прикосновение его жарких губ; это воспо­

минание и теперь еще волнует меня, но в ту самую

минуту со мной сделался мгновенный, непостижимый

переворот; сердце забилось, кровь так и переливалась

с быстротой, я чувствовала трепетание всякой жилки,

душа ликовала. Но вместе с тем, мне досадно было на

Мишеля; я так была проникнута моими обязанностями

к Л<опу>хину, что считала и этот невинный поцелуй

изменой с моей стороны и вероломством с его.

Я была серьезна, задумчива, рассеянна в продол­

жение всего вечера, но непомерно счастлива! Мне все

представлялось в радужном сиянии.

Всю ночь я не спала, думала о Л<опу>хине, но еще

более о Мишеле; признаться ли, я целовала свою руку,

сжимала ее и на другой день чуть не со слезами умыла

ее: я боялась сгладить поцелуй. Нет! Он остался

в памяти и в сердце, надолго, навсегда! Как хорошо, что

воспоминание никто не может похитить у нас; оно одно

остается нам верным и всемогуществом своим воскре­

шает прошедшее с теми же чувствами, с теми же ощу­

щениями, с тем же пылом, как и в молодости. Да

я думаю, что и в старости воспоминание остается

молодым.

Во время бессонницы своей я стала сравнивать

Л<опу>хина с Лермонтовым; к чему говорить, на чьей

стороне был перевес? Все нападки Мишеля на ум

Л<опу>хина, на его ничтожество в обществе, все, вы­

ключая его богатства, было уже для меня доступно

и даже казалось довольно основательным; его же дове­

рие к нему непростительно глупым и смешным. Поэтому

108

я уже не далеко была от измены, но еще совершенно не

понимала состояние моего сердца.

В среду мы поехали на бал к известному адмиралу

Шишкову; 41 у него были положенные дни. Грустно

было смотреть на бедного старика, доживающего свой

век! Он был очень добр, и ему доставляло удовольствие

окружать себя веселящеюся молодежью; он, бывало,

со многими из нас поговорит и часто спрашивал: на

месте ли еще ретивое? У него были часто онемения

головы, и тогда он тут же в зале ложился на диван

и какая-то женщина растирала ему виски и темя; все

ее звали чесалкой, —она, как тень, следила за Алексан­

дром Семеновичем, который едва передвигал ноги.

Я любила ездить к Шишкову и говорить с ним; меня

трогали его доброта и гостеприимство. Он иногда шутил

со мною и говорил, что чувствует, как молодеет, глядя

на меня.

Мишель взял у меня список всех наших знакомых,

чтобы со временем постараться познакомиться с ними.

Я не воображала, чтоб он умел так скоро распорядить­

ся, и очень удивилась, найдя его разговаривающим

с былой знаменитостью. Я чувствовала, что Мишель

приехал для меня; эта уверенность заставила меня

улыбнуться и покраснеть.

Но я еще больше раскраснелась, когда Александр

Семенович Шишков сказал мне: «Что, птичка, ретивое

еще на месте? Смотри, держи обеими руками; посмот­

ри, какие у меня сегодня славные новички». И он стал

меня знакомить с Лермонтовым; я так растерялась, что

очень низко присела ему — тут мы оба расхохотались

и полетели вальсировать.

Надобно ли говорить, что мы почти все танцы вместе

танцевали.

— Вы грустны с е г о д н я , — сказала я ему, видя что

он беспрестанно задумывается.

— Не грустен, но з о л , — отвечал о н , — зол на судь­

бу, зол на людей, а главное, зол на вас.

— На меня? Чем я провинилась?

— Тем, что вы губите себя; тем, что вы не цените

себя; вы олицетворенная мечта поэта, с пылкой душой,

с возвышенным у м о м , — и вы заразились светом! И вам

необходимы поклонники, блеск, шум, суета, богатство,

и для этой мишуры вы затаиваете, заглушаете ваши

лучшие чувства, приносите их в жертву человеку, не­

способному вас понять, вам сочувствовать, человеку,

109

которого вы не любите и никогда не можете по­

любить.

— Я вас не понимаю, Михаил Юрьевич; какое право

имеете вы мне все это говорить; знайте раз навсегда,

я не люблю ни проповедей, ни проповедников.

— Нет, вы меня понимаете, и очень хорошо. Но

извольте, я выражусь просто: послезавтра приезжает

Л<опу>хин; принадлежащие ему пять тысяч душ дела­

ют его самоуверенным, да в чем же ему и сомневаться?

Первый его намек поняли, он едет не побежденным,

а победителем; увижу, придаст ли ему хоть эта уверен­

ность ума, а я так думаю и, признаюсь, желаю, чтоб он

потерял и то, чего никогда не и м е л , — то-то я поторже-

ствую!

— Я думаю тоже, что ему нечего терять.

— Как? Что вы сказали?

— Не вы же один имеете право говорить загадками.

— Нет, я не говорю загадками, но просто спрошу

вас: зачем вы идете за него замуж; ведь вы его не

любите?

— Я иду за него? — вскричала я почти с у ж а с о м . —

О, это еще не решено! Я вижу, что вы все знаете, но не

знаю, как вам передали это обстоятельство. Так и быть,

я сама вам все расскажу. Признаюсь, я сердита на

Л<опу>хина: чем он хвастается, в чем так уверен?

Сашенька мне писала по его просьбе, что если сердце

мое узнает и назовет того, кто беспрестанно думает

обо мне, краснеет при одном имени моем, что если

я напишу ей, что угадала его имя, то он приедет в Петер­

бург и будет просить моей р у к и , — вот и весь роман;

кто знает, какая еще будет развязка? Да, я решаюсь

выдти за него без сильной любви, но с уверенностью,

что буду с ним счастлива, он так добр, благороден, не