Русская наследница - Алина Знаменская

Филипп резал кружочки, Даша заворачивала в них творог, затем, быстро-быстро перебирая пальцами, ловко защелкивала вареник, делая края фигурными. Филипп вдруг увидел рядом с собой мягкую округлость руки и прилип к ней взглядом. Дашины размеренные движения, спокойствие и несуетность жестов заворожили его. Ее пальцы с коротко остриженными ноготками — сильные и одновременно беззащитные, запачканные мукой — вызвали в нем внезапную теплую волну. Вдруг захотелось взять эту руку и подержать в своей. Почему он до сих пор этого не сделал? Почему он до сих пор вообще… не посмотрел на нее… с этой точки зрения? Даша поймала его взгляд, увидела в нем вопрос и растерялась.

— Филипп, — произнесла Даша, держа руки на отлете, чтобы не запачкаться.

Он покачал головой и осторожно взял ее за пальцы. Теперь его руки тоже были в муке. Он сложил Дашины ладони вместе и накрыл своими. Даша внезапно почувствовала, что сейчас непременно заревет. От этого естественного проявления человеческого тепла у нее перекрыло горло, и слезы двинулись к глазам. А две теплых сильных мужских руки не отпускали ее, держали.

В кухню стрелой влетела Анька и — как ударилась — остановилась с лету.

— Мам… мы… есть хотим… — вытряхнула порциями свою речь и покраснела до корней волос.

Даша отняла свои ладони и засуетилась — покидала готовые вареники в кипяток, сунула дочери в руки миску с мукой, стала торопливо доставать вилки, тарелки. И все это — не поднимая глаз, молчком-сопком. И ужинать сели какие-то взъерошенные. Не считая Витальку — он-то был весь в своих мячах мысленно и едва мог усидеть на табуретке. Вареники запихивал в рот целиком и глотал, не прожевав.

Когда на кухне Кирилловых происходил этот в общем-то рядовой ужин, в направлении их дома шагала Катерина, родная сестра и тетка. Полы ее дубленки развевались, а сапоги то и дело скользили по укатанным местам. На лице путницы читалась такая решимость, что, кажется, случись сейчас на улице чрезвычайное происшествие — она прошла бы мимо, даже не обратив внимания. Вся она была — мысль, руководство к действию. Глаза ее сверкали беспокойным блеском в нечетком-размытом свете фонарей.

— Всем привет! — нарочито бодро крикнула она из прихожей, стряхивая снег и даже не взглянув на себя в зеркало.

Виталька промычал что-то набитым ртом и потащил тетку в комнату.

— Филипп подарил мне мячи! — доложил он и обнял сразу обе свои футбольные радости, как головы двух друзей.

— Идем с нами ужинать. — Даша появилась в дверях. За ней следом — Филипп с полотенцем в руках.

— Я… нет. Я, собственно, на минуточку. — Катя сбросила дубленку, взяла у племянника мяч и, покручивая его в руках, попробовала говорить беззаботно и легко. А выходило наоборот — нервно и напряженно. — Я ненадолго украду у вас Филиппа. Вы не против? Филипп, ты не составишь мне компанию? Мне нужно кое о чем с тобой поболтать. В общем, я приглашаю тебя в ресторан. Ничего, что без предупреждения? Мы немного посекретничаем. Это ничего? Надеюсь, никто не обидится?

Катя ни на кого не смотрела, строча свою тираду. И поэтому не заметила, как Аня исподлобья наблюдает за ней.

Нет, конечно же, никто не обидится. О чем речь. Даша принялась объяснять Филиппу, что от него хотят. Сходить с Катей в ресторан. Ей что-то нужно. Он и сам прекрасно понял, что у той что-то стряслось. Просто он совсем по-новому слушал Дашин голос. Слушал и улыбался. Конечно, он пойдет. Он сделает все, о чем просит Катя. Хотя в отличие от своей неторопливой, даже, пожалуй, медлительной сестры Катя казалась ему чересчур подвижной, даже, пожалуй, резковатой. Нервной. И ему никуда не хотелось идти. По вечерам они так хорошо играли в карты и лото, что Филипп почувствовал только сейчас, что тихий вечер за столом возле торшера ему как-то милее, чем русский ресторан. Скорее всего официанты там такие же грубые, как и продавцы. Никуда он не хочет. Но тем не менее он безропотно собрался и вышел вслед за Катей в морозную снежную канитель.

Приличный ресторан в городе был один, туда Катя и повела Филиппа.

Они прошли через весь зал и заняли столик в углу, прямо у окна. В ресторане царил уютный полумрак. Каждый столик освещала отдельная настольная лампа, свет которой был неназойлив благодаря плотному абажуру. Официанты вопреки ожиданиям американца оказались предупредительны и расторопны — заказ принесли моментально. Катя расспрашивала Филиппа о его впечатлениях о России. О семье. О работе в фирме. О Юнине.

Каким он был в последнее время? Как жил? Как относился к Филиппу?

Американец обстоятельно отвечал. Настолько обстоятельно, насколько у него доставало русских слов.

Катя слушала его так, точно от его ответов зависела ее жизнь. Она сидела, склонив голову набок, впившись в него взглядом, как-то скорбно наморщив лоб. И все же ему казалось, что она не слышит его. Она обдумывает что-то свое.

— Он тебя очень любил, — произнес Филипп зачем-то. Наверное, думал, что делает ей приятное. Она кивнула. Да, Юнин ее любил, это правда, она знает.

Катя достала сигареты из сумочки.

— У меня от него сын.

Филипп молчал, наблюдая за женщиной. Ему показалось, что он не совсем понял, что она сказала.

— Сын. Маленький сын. Ему три года. Александр.

— Сын? Сын Станислава?

— Да. — Катя улыбнулась, но Филипп увидел, что она готова заплакать.

Она закурила, выдернула из вазы салфетку и, продолжая кривить рот в улыбке, промокнула слезы.

— Он не знал? — Филипп распахнул глаза, отказываясь понимать то, что услышал. Лицо женщины болезненно сморщилось.

Это было мучение — изволь объяснить ситуацию иностранцу. Тут своему, родному, трудно рассказать, не каждый поймет. Она видела, что Филипп возмущен. Он не поймет ее. Он, вероятно, любил Юнина, раз так разгорячился. Катя протянула руки через стол и накрыла ими ладони Филиппа.

— Не думай обо мне плохо, — попросила она. — Мой сын болен. Он находится в лечебном центре. Мне не дают его. Я — плохая мать. Но его может усыновить иностранец. Усыновить, вылечить…

Катя передохнула, опустила глаза. Ей трудно было выдержать напряженный взгляд американца. Он осуждает ее. Он не понимает ничего из того, что она пытается втолковать ему.

— У тебя есть дети? — спросила она. Он отрицательно покачал головой.

— А жена?

— Нет.

— Это хорошо.

Катя оставила в покое руки Филиппа и залпом выпила вино.

Сверкнула глазами на американца и изобразила улыбку.

— Ты не думай… Я очень люблю своего ребенка, — продолжала она. — Я нашла деньги на его лечение… Ему срочно нужна операция. Доктор Цвигур. Не слышал?

Что я могу для него сделать? — перебил Филипп, и Катя на минуту умолкла. Она отвернулась к окну, собираясь с духом. Когда повернулась к Филиппу, была уже совсем другая — бледная и строгая.