Любитель полыни - Дзюн-Итиро Танидзаки

солнечный свет. При всех треволнениях последнего времени жена не забывала об украшении дома в соответствии со временем года. Канамэ настолько привык к этому, что не замечал её забот, но сейчас он представил, что скоро из комнаты исчезнут даже цветы, и хоть они уже давно были далеки друг от друга, почувствовал тоску от предстоящей разлуки с женой — словно он расставался со всем домом и с его потемневшими столбами, которые постоянно находились у него перед глазами.

— О-Саё, принеси горячее полотенце! — вставая, кликнул он горничную.

Спустив до пояса однослойное кимоно, он растёр потную спину полотенцем и переоделся в костюм, который, уходя, приготовила ему жена. Поднимая с пола кимоно, он подобрал и вывалившееся из-за пазухи письмо тестя и сунул было его в карман пиджака, но, вспомнив привычку Луизы шарить у него по карманам и рыться в бумажнике — «Не письмо ли это от гейши?» — он положил его в ящик туалетного столика, под газету. Раздался какой-то шорох, и его рука коснулась конверта. Это было письмо Таканацу, которое спрятала Мисако. Может ли он его прочитать? Канамэ держал конверт в руках, но медлил вытаскивать письмо. Старательно спрятав его, жена не могла забыть, где оно лежит. Её смущённый ответ, без сомнения, означал, что она не хотела показывать его мужу. Чтобы понять почему, ему следует прочесть его. У Мисако не было пошлой привычки что-то скрывать от него, и если она не дала ему письма, значит, хотела избавить его от чего-то неприятного.

«Я Ваше письмо прочитал. Я уже думал, что у вас с Канамэ всё кончено, но, получив недавно открытку с Авадзи, был удивлён, обнаружив, что всё остаётся в том же состоянии. Поэтому Ваше письмо не было для меня неожиданностью».

Пробежав эти строки, Канамэ поднялся на второй этаж в европейскую гостиную, чтобы без помех дочитать остальное.

«Если ваше решение действительно окончательно, не лучше ли как можно скорее его выполнить? Вы зашли так далеко, что другого выхода у вас нет. Сиба слишком потакает себе, и Вы слишком потакаете себе — ваше потакание и приводит к такому результату. Вы, конечно, можете мне плакаться — возможно, у Вас и не было намерения жаловаться, — но почему бы Вам не высказать всё это не мне, а мужу? Для Вас это невозможно. Быть может, самое печальное тут то, что я не могу не жалеть вас обоих. Фактически вы давно не супруги. Вы пишете: „Мне горько, что муж дал мне слишком много свободы“ и „Лучше бы мне никогда не знать Асо, я жалею, что познакомилась с ним“. Если бы хоть некоторую часть этих мыслей Вы открыли Сиба, если бы между вами существовала в какой-то степени откровенность! Но я начинаю брюзжать и поэтому больше ничего на этот счёт не скажу.

Не беспокойтесь, я ничего не сообщу Сиба о Вашем письме. Зачем ему знать о том, что лишь напрасно усугубит его печаль? Я Вам кажусь бессердечным истуканом, но я не таков, и когда вспоминаю свой развод с Ёсико, испытываю глубокое волнение. Мне остаётся только скорбеть о Вашем несчастье — ведь чувствуя всё это, Вы должны оставить дом Сиба. Я желаю Вам счастья в новой семье с Вашим любовником, желаю забыть печали прошлого и не повторять тех же ошибок. Тогда и Сиба почувствует облегчение.

Вы ошибаетесь, если думаете, что я сержусь. Но такой неотёсанный человек, как я, не должен вступать в водоворот столь сложных супружеских отношений, как ваши. Мудрее всего дать вам самим справиться с вашими трудностями. По правде говоря, у меня есть кое-какие дела в Осака, но я откладывал поездку до тех пор, пока не изменится ваше положение. Если поеду, возможно, что на этот раз у вас не появлюсь. Пожалуйста, не сердитесь.

Должен признаться, что, когда мы ездили в Токио, я всё рассказал Хироси. Против ожидания он воспринял это спокойно, но изменилось ли его поведение после возвращения? Он мне время от времени пишет, но совершенно не касается того нашего разговора. Он очень умный мальчик. Я не хотел от Вас скрывать этого, но если Вы считаете, что я позволил себе слишком много, извините меня. Однако надеюсь, что мой поступок немного облегчил Ваше положение. Поскольку дело касается Вашего нынешнего мужа и Хироси, я без просьбы с Вашей стороны — как друг и как родственник, который хорошо знает характер отца и сына, — готов сделать всё, что в моих силах. Вам не следует беспокоиться, я уверен, оба выдержат удар. Человеческая жизнь — не ровная дорога. Для детей трудности — это лекарство, а Сиба до сих пор жил, никаких трудностей не зная, — пусть он испытает их хотя бы один раз. Может быть, это избавит его от его своеволия.

До свидания. Некоторое время мы не будем видеться. Но когда Вы снова выйдете замуж, я надеюсь, мы лично встретимся.

27 мая

Её сиятельству придворной даме Сиба Мисако

От Таканацу Хидэо».

Для Таканацу это было необычайно длинное письмо. Когда в пустой комнате Канамэ читал его, по щекам его катились слёзы, которых он сам не замечал.

14

К предстоящему посещению Канамэ и Мисако, как к приезду званых гостей, О-Хиса составила букет из лилий и поставила его в нишу и с утра, беспокоясь, хорошо ли держатся цветы, время от времени поправляла их. В пятом часу через бамбуковую штору из комнаты она увидела, как у ворот среди деревьев мелькнул зонтик, поднялась с места и спустилась с веранды. За спиной послышались шаги в садовых гэта и раздался голос старика:

— Появились?

Он после дневного сна истреблял в саду гусениц.

— Да, они прибыли.

— И Мисако?

— Кажется, да.

— Хорошо. Приготовь чай, — велел он ей и по дорожке из камней направился к приехавшим.

— Наконец-то! — с весёлым видом воскликнул он. — Входите! Какая жара!

— Надо было выехать утром, но мы прособирались до полудня.

— Не успели порадоваться хорошей погоде, как наступила такая жара! Ну, входите, входите!

Канамэ и Мисако следом за ним вошли в дом, ступая ногами в носках по прохладным пальмовым циновкам, в которых отражалась молодая зелень сада. Тонкий запах семян каких-то трав из курильницы наполнял весь дом.

— До чая сначала вам нужно освежиться. О-Хиса, принеси полотенца, смоченные в холодной воде!

Супруги, сев у веранды в самом прохладном месте гостиной в тени