Любитель полыни - Дзюн-Итиро Танидзаки
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Канамэ открыл глаза, он даже вздрогнул от неожиданности. Перед ним была не японка, а Луиза. Откинувшись на спинку стула, она сидела перед туалетным столиком, на ней был только верх пижамы с вышивкой, напоминающий официальный костюм маньчжурских служащих, трусиков не было, зад покрыт пудрой, на ногах туфельки из голубого шёлка с французским каблуком, с заострённым, как у подводных лодок, носом. Она пудрила не только ноги, но и всё тело. Этим утром Канамэ пришлось ждать больше получаса, пока она примет ванну и окончит свой туалет. Она говорила, что у неё смуглая кожа, потому что мать её — турчанка, и поэтому она пудрилась тонким слоем с ног до головы. Но Канамэ она привлекла именно своей смуглой кожей, которая производила впечатление чего-то грязноватого.
«И в Париже найти такую женщину нелегко. Там бы её оценили по достоинству. Я даже не думал, что такие женщины слоняются в окрестностях Кобэ», — сказал ему возвратившийся из Франции друг, которого он пригласил в это заведение.
Несколько лет назад, когда Канамэ, один из немногих японцев, ставших завсегдатаями заведения в Йокогама, впервые посетил этот дом, Луиза вместе с двумя девицами вышла приветствовать его, и он угостил их шампанским. Она сказала, что она полька и что ещё нет и трёх месяцев, как она прибыла в Кобэ. Из-за войны она покинула Польшу, жила в России, в Маньчжурии и в Корее и за это время выучила разные языки. С двумя русскими девицами она свободно говорила по-русски. Она хвасталась: «Если я окажусь в Париже, через месяц буду говорить как француженка». У неё был талант к языкам, и из трёх девиц только она с миссис Брент в состоянии была дать немедленный отпор пьяному янки. Но так хорошо овладеть даже японским! Луиза, под балалайку или гитару исполняющая славянские песни, могла не хуже артисток варьете спеть «Ясуки» и «Реку Ялу». Канамэ, говоривший с ней по-английски, только недавно с изумлением узнал о её талантах. Он подозревал, что такая женщина вряд ли говорила правду о своём прошлом. Позднее он узнал от слуги, что в действительности она полурусская-полукореянка. Её мать до сих пор живёт в Сеуле и время от времени присылает ей письма. Если так, то понятно, почему она с таким искусством поёт «Реку Ялу» и так быстро овладевает языками. Среди всей той лжи, которую она рассказывала о себе, близко к истине было только то, что во время их знакомства ей было восемнадцать лет — судя по её внешности, сейчас ей самое большее около двадцати. Манера общаться и всё её поведение свидетельствовали о раннем развитии — неизбежная участь многих девушек подобного происхождения.
У Канамэ не было постоянной связи с какой-либо женщиной, и для удовлетворения потребности, которое уже давно он не получал от жены, Луиза подходила ему больше всех. Со дня их знакомства прошло более двух лет, и с ней, несмотря на её капризный характер, он обретал утешение от своего одиночества. Заведение миссис Брент, в которое за редкими исключениями японцы не допускались, оказалось удобным для тайных свиданий. Здесь ему не приходилось тратить столько времени и денег, как при посещении чайного домика. Кроме того, с иностранкой проще давать волю животным инстинктам, можно ничего не стыдиться и потом не испытывать никаких угрызений. Он мог относиться к Луизе презрительно, как к красивому животному. Однако она излучала такую бьющую через край радость, какую можно видеть у тибетских бодхисаттв, и он мучительно чувствовал, что не в силах отказаться от неё — его привязанность к ней пустила глубокие корни.
В комнате этой женщины на розовых обоях висели фотографии голливудских звёзд и японских актёров — таких как Судзуки Дэммэй и Окада Ёсико. К приёму гостей она делала педикюр и лила на подошвы ног духи — гейши бы в жизни до такого не додумались.
Когда Мисако уезжала в Сума, Канамэ обычно говорил: «Съезжу в Кобэ что-нибудь купить» — и выходил из дома в лёгком спортивном костюме, а вечером возвращался с покупками из Мотомати.[77] Он делал это не в пику жене — просто время между часом и двумя, когда солнце ещё высоко, казалось ему наиболее благоприятным для посещения дома миссис Брент. В этом он следовал учению Кайбара Экикэн,[78] хотя и в противоположном смысле. На обратном пути он смотрел на синее небо, неприятный осадок после встречи с Луизой исчезал, и он возвращался домой, как после прогулки.
Одно ему не нравилось в Луизе — запах её пудры был необычайно сильным, он не только прочно проникал в тело и в его европейскую одежду — даже автомобиль, в котором Канамэ возвращался домой, наполнялся этим запахом, а дома вся комната начинала пахнуть пудрой. Его не заботило, догадывалась ли Мисако о его тайных поездках, но он считал, что дать почувствовать запах соперницы — пусть он с женой состоит лишь в номинальных отношениях — было бы несоблюдением приличий. Иногда он задавался вопросом, действительно ли жена ездит в Сума, как она говорит, или они с Асо нашли подходящее место поближе, но допытываться не хотел, предпочитая неизвестность; таким же образом он намеревался не давать никому знать, когда и куда он сам отправляется. Поэтому перед тем, как одеваться в комнате Луизы, он просил слугу приготовить ему ванну. И всё-таки запах пудры был столь же прилипчив, как запах масла для волос, и чтобы избавиться от него, приходилось мыться очень тщательно и лить на себя много воды. Ему казалось, что кожа Луизы плотно обволакивает его тело, как трико танцовщика; смывая запах пудры, он чувствовал некоторое сожаление и не мог не сознавать, что он любит Луизу больше, чем бы хотел.
— Prosit![79] A votre sante![80] — произнесла она на двух языках и приложилась губами к стакану, сверкающему, как агат. Под предлогом, что в этом доме никогда нет хорошего шампанского, она тайком покупала «Dry Monopole»[81] и у себя в комнате продавала с наценкой в тридцать процентов.
— Ты подумал о том, о чём я тебе сказала?
— Ещё нет.
— Но что ты в конце концов собираешься делать?
— Я же сказал — пока не знаю.
— Мне это уже надоело. Всегда
