Путь к себе - Франц Николаевич Таурин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всю смену просидел за рычагами задумчивый и хмурый.
Нехорошо Полина отнеслась, по-бабьи. Лучше бы ей пойти самой… Опять же, можно и ее понять. Не хочет домами знаться… Может, и права… И сказать: «Иди сам!» — ей тоже было совсем не легко…
Окончив смену, не заходя домой, пошел к Ломовым. По выщербленной тракторными гусеницами дороге спустился к центру поселка, пересек распадок и поднялся к «ихней» улочке.
За три дня, что прошли после запоздалого бурана, по улочке ни разу не проехали. Немятые сугробы подпирали крылечки коттеджей. Вдоль домов хозяева расчистили узкую и глубокую тропку.
Анатолий ступал, как по канаве, сминая снег полами длинной борчатки. Поднялся на голубое крылечко и не сразу осмелился постучать.
Он никогда не думал, что Фиса сможет так ему обрадоваться. Сам он не обрадовался, увидев ее. А огорчился и почувствовал себя виноватым. Сразу надо было прийти…
У Фисы было лицо ребенка, который в чем-то нечаянно провинился, обреченно ждал неминуемого наказания и вдруг понял, что наказывать его не будут, а, напротив, хотят ободрить и поддержать.
— Спасибо, Толя! — сказала она и отвернулась.
Анатолий подумал, что Полина умнее и душевнее его. Она, по-женски, правильнее все понимала.
Сказал бережно:
— Не надо убиваться… Анфиса Степановна.
Фиса посмотрела на него, виновато улыбнулась.
— Так уж и Степановна?..
У Анатолия слова комом застряли в горле. Черт его знает, как оно в жизни все получается!.. Мудрим друг перед другом, все боимся: не так поймут… Людям не верим или себе не верим?..
Фиса первая взяла себя в руки:
— Раздевайся, Толя. Садись. Давно я тебя не видела.
Анатолий снял свою борчатку, вернулся в прихожую, повесил подальше от Фисиной шубки. И тут только сообразил: надо же было зайти домой переодеться.
— Садись, Толя! — повторила Фиса.
Анатолий отставил стул подальше от стола, чтобы не коснуться опрятной белой скатерти, и сел.
Фиса тоже села. Молча смотрела на него. А он упер глаза в пол. Когда шел сюда, думал — самое трудное войти, а вот сказать еще труднее. Слов нет тех, какие надо сказать. Так получается: и доброе сделать нелегко.
Наконец осмелился:
— Не прими за обиду, Фиса… Советовались мы с Полиной. Вот, велела она тебе передать…
Боясь встретиться с Фисой глазами, подал ей завернутый в бумагу пакетик.
Увидел, как у Фисы задрожали губы.
«Говорил Полине… Поплакали бы вместе… все легче… А я что могу…»
— Фиса!.. Ведь мы от всей души…
Она улыбнулась сквозь слезы.
— Разве я от обиды… Беспонятный ты, Толя!..
Что хотела сказать?.. От догадки будто оборвалось в груди и сразу в жар кинуло…
И тут же выместил себе: где совесть?.. Она Алексея и мертвого любить будет…
И сказал вовсе невпопад:
— У тебя, наверно, и дрова кончились? А весна еще не греет…
Фиса отвела глаза, словно и смотреть на него больно. Встала, шагнула к нему, положила руки на плечи.
— Толя ты, Толя!..
И поцеловала ласково, как ребенка.
Он это понял, что как ребенка. И все равно невмоготу.
Весь задрожал и отшатнулся.
— Фиса!.. Фиса!.. Что ты, Фиса!..
И кинулся к двери.
Не удержать бы его. Но сам остановился. На крылечке грузно топали ногами, сбивая снег. Видно, много людей пришло.
Постучали смело.
— Есть кто дома?
Анатолий узнал по голосу Федора Шмелева.
Фиса вышла в коридорчик. Анатолий посторонился, пропуская ее.
Фиса приоткрыла дверь:
— Заходите!
Шмелев вошел первым, за ним Ленька Соколок, позади всех Семен Семенович Глазырин.
«Как люди пришли, — подумал Анатолий, — переоделись с работы, умылись».
— Здравствуй, Анфиса Степановна. Принимай гостей, — сказал Шмелев и обернулся к товарищам. — А нас уж опередили.
— Не ты один человек, — возразил Семен Семеныч.
Фиса пригласила гостей садиться и улыбнулась через силу. С этими, малознакомыми, было труднее, чем с Толей.
— Ну вот что, Анфиса, — хмурясь сам на себя, сказал Семен Семенович, — мы тебе долго докучать не станем. Первое дело, не убивайся. Над кем беда не рассыпалась.
Семен Семеныч, все продолжая хмуриться, оглядел товарищей, как бы ожидая, что кто-то из них подхватит разговор. Товарищи молчали. Шмелев сосредоточенно смотрел куда-то в угол. Ленька Соколок, потерявший всю прыть, не находил, куда пристроить длинные свои руки.
Семен Семеныч вздохнул и продолжал:
— Второе дело, опять не убивайся. На миру не пропадешь. Мы ведь тоже люди. Поможем. Пока Алексей грех свой отработает.
— Спасибо! — сказала Фиса. — Спасибо вам за доброе слово, за вашу заботу…
Голос у нее перехватило. Анатолия резануло по сердцу: сейчас заплачет.
Но Фиса уже совладела с собой.
— Спасибо вам… Не надо ничего… пока… Нет у меня нужды… Толя вот помог…
— И мы не рыжие, — сказал Ленька Соколок. — Так что ты в панику не кидайся. Я не про это, — он показал на белый пакет. — Я насчет Алексея. Он ведь понял все. Сам заявил. Значит, человеком будет.
И вот тут у Фисы не хватило сил.
Закрыла руками мокрое лицо. Зашептала исступленно:
— Лешенька!.. Зачем ты это?.. Зачем?.. Как жили хорошо!.. Зачем ты это, Лешенька… милый мой… родной…
Все, помрачнев, опустили головы.
Семен Семеныч подошел к Фисе. По-отцовски погладил по голове большой своей рукой с толстыми узловатыми пальцами.
— Поплачь, дочка, поплачь… Боль слезой отойдет… Поплачь, не гляди на нас. Не чужие… На Алексея своего зла не держи. Оступился он, поправится…
У Анатолия зябкой дрожью стучали зубы. Застонал, чтобы не закричать.
Неправда!.. Неправда! Подлец он!.. Загубил твою жизнь, Фиса!..
Убил бы его сейчас. Не помиловал.
— Мы пошли, дочка, — сказал Семен Семеныч и махнул рукой ребятам: пора, нечего рассиживаться.
Пропустил вперед Шмелева и Соколка, у самой двери обернулся.
— Если мальца оставить, старуха моя всегда дома. Так что не сомневайся.
Фиса вряд ли чего слышала. Так и сидела, закрыв лицо руками.
Анатолий, кусая губы, смотрел на ее вздрагивающие плечи. Услышал, как хлопнула дверь за уходящими, очнулся и, стараясь ступать бесшумно, медленно пошел из комнаты.
— Останься, Толя, — сказала Фиса.
Анатолий вздрогнул от неожиданности. Когда обернулся, лицо у него было почти испуганное.
— Скажи правду, Толя. Полина знает, что ты ко мне пошел?
— К чему это ты спросила?
— Не смеешь сказать?
— Сама послала. Я тебе говорил.
— Правду?
— Никогда я тебя не обманывал… — понурился и вполголоса, словно себе: — Может, потому и…
— Толя… милый, не сердись на меня… Сама не знаю, что говорю. Или не
