Днем и ночью хорошая погода (сборник) - Франсуаза Саган

Мужчина (смущенно глядя на Этьена): Но… Э-э-э-э… Если ваш муж не против, я, конечно, буду очень рад.

Зельда: Мой муж никогда не против, правда, милый? Мой муж и моя лучшая подруга позволяют мне все и всегда.

Этьен (кивая): Это точно, мсье.

Мужчина (с несколько натянутой улыбкой): Ну что ж, тогда, значит, договорились. Сегодня в восемь вечера я буду в баре. Вам подходит — в восемь?

Зельда: Да, а еще лучше в восемь без одной минуты.

Мужчина наклоняет голову в неясном приветствии и, практически пятясь, уходит. Зельда спокойно вставляет в подзорную трубу последнюю монетку и снова погружается в созерцание. Остальные переглядываются.

Дорис: Ну и что все это значит, Этьен?

Этьен: Ничего. Ты же сама слышала. Зельда снова стала такой, как раньше. А раньше она всегда любила разговаривать с незнакомыми людьми, играть на автоматах и бросаться в объятия направо и налево, не обращая внимания на нас.

Дорис: А ты, как раньше, будешь ей во всем потакать. Вспомни, куда это ее привело! В Брабан!

Этьен: И что? Если понадобится, она будет туда время от времени возвращаться. Ей там было совсем неплохо.

Зельда (по-прежнему глядя в зал через подзорную трубу): Неправда, Этьен.

Этьен: Что?

Зельда (резко поворачивая трубу и направляя на них): Какие вы смешные крупным планом! И у вас такие старые лица — ужас!..

Дорис: Обязательно об этом говорить? Тебе это доставляет удовольствие?

Зельда: Вовсе нет. Просто это стекло какое-то уж слишком увеличительное; наверное, я тоже буду жутко в нем выглядеть.

Пауза.

Этьен: Почему ты это сказала? Что, тебе там было плохо?

Зельда (направляя на него трубу): Этьен, а у тебя на подбородке угорь. Он выглядит просто угрожающе: по всему видно, что ему не терпится с тобой расстаться, я вечером удалю его салфеткой и протру одеколоном.

Дорис: Ты не ответила на его вопрос.

Тиканье смолкло. Зельда опускает трубу, облокачивается на нее, оборачивается и смотрит на них.

Зельда: Какой вопрос? Плохо ли мне там было? Конечно плохо. А ты как думаешь? Сумасшедший дом, даже самый роскошный, — ужасное место. Там все бежевое, все кругом, только бежевое, все время. В конце концов от этого бежевого цвета становится неловко. У него такой презрительный вид, честно-честно. И кресла в саду, такие плетеные, тоже презирали нас. Стоят по углам лужаек, зеленых-зеленых, как яблоко, и смотрят с подозрением, будто ожидают какой-то гадости; привыкли, что их вечно ломают, портят или пачкают. Многие, особенно женщины, садились на них и забывались. Забывались! То есть они так показывали, что, наоборот, ничего не забыли. Это всегда были одни и те же дамы, и они всегда выбирали одни и те же кресла: усядутся поглубже и уткнутся с прилежным видом в свое вязанье или кубик Рубика. А через какое-то время расставят ноги, выкатят глаза и как начнут кричать от ужаса, пока не прибегут медсестры. А потом смеются, смеются, извиняясь…

Этьен: Дорогая, все это ужасно и совершенно ни к чему. Эти подробности тебя только расстраивают и утомляют.

Зельда: Да нет, ничуть они меня не расстраивают, а вам так даже приятно это слушать. Да-да, не спорь, вам где-то это даже приятно.

Дорис (кричит): Неправда! Ты не имеешь права так говорить!

Зельда (смеясь): Имею: меня уже там нет. Я могла бы даже показать, как они это делали, эти старушки, испачкать эту скамейку; тебе, конечно, стало бы неудобно за меня, противно, но ты была бы и рада тоже, не правда ли?

Дорис: Рада? Чему?

Зельда: Тому, что можешь меня презирать. Ты очень удобно устроилась со своим презрением, Дорис: ты презираешь не только то, чего бы тебе не хотелось иметь, — безумие, бедность, нелепость, болезнь, но и то, чего ты иметь не можешь, — людей, мысли, Этьена, меня, «Джоконду», способность хохотать как сумасшедшая. А зря. Этьен, например, еще очень даже ничего, не находишь? Кстати, тебе следовало бы самой выдавить ему этот угорь, только жаль, что ты об этом не подумала.

Этьен: А разве ты не должна мне помогать?

Зельда: Должна, конечно. (Понизив голос.) Но от одной мысли, что мне придется прикоснуться к тебе, пусть даже только двумя ногтями, у меня мурашки бегут по всему телу. Если честно, после этого я наверняка превращусь в соляной столб, как жена Лота.

Этьен (улыбаясь): Ты правда так думаешь? (Делает шаг вперед с несколько самодовольным видом. Зельда сурово смотрит на него.)

Зельда: Да, и не пытайся заманить меня в свои ловушки, Этьен, время ушло.

Этьен (сухо): Нет, милая. Ловушки, о которых ты говоришь, если вообще существуют какие-то ловушки, ты расставляла себе сама. Пьянство, игра, наркотики, разные подонки, бессонница, швыряние денег на ветер, безалаберность — вот твои ловушки. Безумие, наконец!

Дорис: На это тебе нечего возразить…

Зельда: Ты называешь это ловушками, а для меня это были удовольствия.

Дорис (нравоучительным тоном): Удовольствие, без которого ты не можешь обойтись, — это и есть ловушка, Зельда, жалкая ловушка.

Зельда: А человек, без которого ты не можешь обойтись, — это любовь! Скажешь, и это жалкая ловушка?

Дорис (тем же тоном): Любовь — это чувство. У тебя не было любви, одни желания, пристрастия.

Зельда: А разве любовь — это не желание, которое длится дольше обычного, не пристрастие, которое со временем только усиливается? Нет, Дорис, я просто более требовательна в любви, чем ты, и потому любовь у меня короче. Женщина легкого поведения — это была не я, а ты, пойми же это наконец.

Дорис: Ах вот как! Я была замужняя женщина, я и сейчас замужем — за Томом, я не изменяю ему. Ты же меняла любовников каждый вечер, и при этом я — женщина легкого поведения?

Зельда: Ну да, конечно, потому что с тобой легко жить! Ты знаешь, что такое женщина легкого поведения? Это женщина, которая ведет себя так, что с ней легко: она и в постель ляжет, и потом еще ее, эту постель, заправит, и ждет, и всегда наготове у этой самой постели. Она все стерпит: и глупые смешки, и жирные колени, и храп по ночам, и равнодушие к себе. Вот это и есть женщина легкого поведения. Можешь назвать ее преданной женой, терпеливой, как хочешь, но только не говори, что это женщина трудного поведения.

Этьен: В этом смысле и правда тебя не назовешь женщиной легкого поведения. Наоборот, трудного, очень и очень трудного. Ты права.

Зельда (устало): Я повела себя легко только однажды, Этьен, один-единственный раз, когда вышла за тебя замуж, это верно. Тогда со мной не было трудно.

Этьен (улыбаясь): А что? Я был хорош собой, приятен в общении, гетеросексуален, прост, не требователен, не заносчив, у меня было красивое имя. И свадьба наша удалась тогда, в Трувиле, правда?

Зельда: Правда удалась. Жених был само совершенство, он все знал, был в курсе моих подонков, моих подозрительных знакомств, моих ночных похождений и их тяжких последствий. Он был готов на все, готов сделать мне ребенка сам или позволить сделать это другим. Готов понять. Ведь ему столько говорили про то, что он должен меня понять. Нет, если честно, Этьен прекрасно выполнил условия контракта. И потом, я была так рада, что вы познакомились, что так быстро поняли друг друга. Я была рада вашей дружбе, рада, что в один прекрасный весенний день вы вместе взяли на себя эту ужасную ответственность. Рада, что вы вместе выехали тогда на «мерседесе» из сада этого очаровательного швейцарского домика, где бросили меня ради моего же блага. Я была рада, что вы вместе слушаете, как грустно скрипит под колесами вашей машины гравий.

Сцена 2

Большая темная комната. В глубине открывается дверь, в освещенном прямоугольнике появляется Зельда, за ней Этьен и Дорис. Этьен чиркает зажигалкой, проходит через всю комнату и открывает настежь окно справа. Комната наполняется светом. Это большая заброшенная спальня: стеллажи, кровать, два кресла, туалетный столик — все в чехлах.

Этьен (оборачиваясь к Зельде): Ну как? Обрати внимание: вместо Булонского леса ты будешь здесь любоваться панорамой соседнего двора.

Зельда (с порога): Я знаю, это же была моя девичья комната.

Зельда медленно проходит в глубь комнаты. Дорис сдергивает чехол и садится на краешек кресла. Этьен садится на кровать. Зельда останавливается у камина, проводит по нему пальцем.