Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Епископ называл его псом, за глаза Верханец называл его не сыном Яздона, но сыном сатаны.
Верханец был женат на одной из бывших любовниц Павла.
Та помогала ему по хозяйству в усадьбе и когда было дело с женщинами. Не слишком уже молодая, языкастая, не имеющая стыда, Верханцева Зоня была подстать мужу и в кубке, и в ссоре, и во всяком своеволии. Она часто была более ловкая, чем он.
Зоня не многим больше уважала Павла, чем муж, часто гневаясь на него, ругала его в глаза, что он прощал, смеясь или кусая зуб за зуб. Говорил иногда, что этой бабы боялся.
– Слушай, ты, пёс, – сказал, сев в карету, епископ, – если ты мне с Зоней послужишь в том, чего хочу, дам тебе то, на что давно ты точил зубы: лес от Быковой.
– Ох! Ох! – ответил, немного ошеломлённый траурным приёмом Верханец. – Значит, ваша милость чего-то плохого захотели! Дорого платите, наверное, спиной, щеками или жизнью придётся рискнуть.
– Ну, дело будет не таким уж трудным, – ответил Павел и, схватив Верханца за ухо с прежней фамильярностью, что-то начал ему шептать.
Верханец, худой человек с побитым лицом, со злыми глазами, с немного кривым носом влево, и губами, выпяченными направо, нахмурился, слушая.
Смеясь и с каким-то принуждением, епископ смотрел на него, пытаясь разглядеть, насколько позволял свет факелов, что рисовалось на лице соратника.
Верханец переваривал то, что ему сказали, покручивая головой.
– За это и леса от Буковой слишком мало! – буркнул он. – Но я этого дела на совесть не возьму! Пан прикажет, слуга должен! Хуже будет епископу, на которого и так люди плюют.
– За глаза! Пусть плюют! – отпарировал Павел. – О ком знаю, тому за плевок мвоздам кровью.
– Это не скроется, – продолжал дальше отвратительный Верханец, всё лицо, когда говорил, переворачивая и искажая ещё кривлянием.
– Не скроется! Тогда что? Не первая будет.
– Э! – покрутил головой охмистр. – Тут, в Кракове, ещё этого, должно быть, не видели.
Замолчав, они ехали дальше, епископ не спускал с него глаз, гадая, что он думает.
Уже приближались к Кракову, когда ксендз Павел его сильно ударил по плечу, тот аж зашипел от боли.
– Ну, говори, что ты на это думаешь, пёс эдакий?
– Я? Ничего, – сказал Верханец, – думаю о лесе от Буковой, потому что к нему также поля и луга должны принадлежать, без этого граница плохая…
– Иди к дьяволу со своей жадностью, – крикнул епископ, – поле и луга принадлежат цистерцианцам.
– А цистерцианцы в нашей власти… – сказал спокойно охмистр. – Прикажете им молчать. Они луга и поля не используют под пастбища, не обрабатывают, что им от них. Дам десятину с ветра, что по полю гуляет!
Этот торг о чужом поле уже был для еписопа признаком, что Верханец принял его дело к сердцу. Доехали до усадьбы; не говоря больше и едва выскочив из кареты, охмистр тут же побежал к жене.
Она жила как охмистрина над челядью в самом доме, командовала женской службой. Ей жилось хорошо, знали, что могла, и даже духовные кланялись ей низко. Она лучше всех тут знала, угадывала слабость каждого, и приказывала, как хотела.
Комнаты, которые занимала Зоня Верханцева, не знакомого с ней могли ввести в заблуждение, потому что все были завешанные, пёстрые, украшенные духовными атрибутами.
Крестов, образов, крапильниц, реликвариев было в ней немерено, а женщина, несмотря на свою распоясанность, была также ревностной в набожности.
Крестилась, вставала на колени, била себя в грудь, падала на землю, громко читала литания, а чем серьёзней грешила, тем рьяней служила Богу в убеждении, что этим богослужением за свои провинности заплатит.
Не только она одна в этом веке фанатизма и необузданных страстей имела эту веру, была она почти всеобщей. Грех мог быть выкуплен покаянием, а поэтому грешили смело, увеличивая только покаяние. Зоня была женщиной лет сорока, полная, румяная, откормленная на епископском хлебе, всегда очень нарядная, и заботилась об остатке своей привлекательности, она, действительно, могла некогда быть красивой. Она ещё теперь имела красивые глаза, очень маленькие губы, только лицо несколько разлилось и подбородков прибавилось.
К отвратительному Верханцу – было это какой-то тайной – Зоня была страстно привязана, хоть это ей не мешало другим улыбаться и кокетничать.
Она сидела у огня, рядом был школьный клеха, на столе стояло пиво с тмином и гренками. Разговор шёл очень весёлый, когда на пороге показался Верханец. Прибытие его Зоню вовсе не разволновало, клеха только немного отодвинулся, а старик, входя, увидев его, усмехнулся. Муж и жена переглянулись.
– Ну что, – воскликнула, не вставая с лавки, жена, – похороноли королеву? Люди о чудесах рассказывают. Мне жаль, что я там не была.
Охмистр бросил колпак с головы и попросил пиво. Клеха, допив своё, стал поспешно выходить. Хозяин не думал его задерживать. Когда остались одни, слуга епископа пробурчал жене:
– Ты любовника себе выбрала!
Он презрительно рассмеялся.
– Ну, любовника! – ответила живо пышная кумушка. – Тогда бы себе покрасивее нашла… Какой из него любовник?
Говорит мне вздор, чтобы его на викариате где-нибудь сватать! Для викариата этот любовник, не для меня!
Верханец равнодушно махнул рукой, потом, встав перед ней, показал пальцами на ладонь, точно считал деньги.
– Когда он голый! – рассмеялась жена.
На этом о госте кончилось.
Верханец, внимательно оглядевшись вокруг, приблизился к жене и начал что-то ей шептать на ухо. Женщина внимательно слушала, а с её лица можно было узнать возмущение, гнев, страх и отвращение попеременно. Наконец она со злостью выпалила:
– Лишь бы свет не видел. Смотри, чего ему уже нужно!
Не опомнится, пока его Бог тяжко не покарает. Ещё чего! Ещё чего!
Верханец стоял перед ней и только повторял:
– Лес от Буковой! Лес от Буковой! А с ним кусок поля и луга! Гм! Гм!
– А чтоб его! – крикнула, начиная ходить по избе, баба, и, приступив к кресту, висящему на стене, поцеловала Христу ноги.
Сперва сильно возмущённая, потому что и капелька ревности к этому примешивалось, постепенно она начала остывать.
Встала, подбоченившись, против мужа.
– Тем самым ты петлю для себя и для меня крутишь! – сказала она ему. – Ты глупец! И головы не имел никогда. Разве ты не знаешь того, что когда он возьмёт молодое создание, оно его захватит, а мы пойдём к палачу! И ты, и я!
– Ну, ты, может быть! – ответил Верханец. – А я нет.
Жена ударила его по лицу, он спокойно его потёр.
– Имей разум, ты, что меня глупым делаешь, – начал
