Дрессированные сучки - Виржини Депант

Виржини Депант

Дрессированные сучки

Я люблю тебя, Джейн, и возможно, любовь эта — навеки.

Флорану

Это место, куда я пытаюсь попасть… Оно так далеко отсюда. Я закрываю глаза, но не могу, не могу исчезнуть…

Среда, 6 декабря

16.00

Воздух в нашей каморке пропитался жирной грязной жарой.

Развалившись под моим стулом, Масео, Лорин пес (она подкинула его нам, уходя на свидание), мирно сопел, вывалив из пасти толстый, подрагивающий розово-белый язык. Масео — огромная зверюга ярко-рыжей масти, у него круглые глазищи, глупые и томные.

Кэти рисовала цветы с гигантскими лепестками на последней странице записной книжки.

В соседней кабинке взвизгнула Роберта:

— Чего это ты там мелешь, старая свинья? Что-что ты собираешься сделать с моими трусиками?

У нее голосок-фальцет маленькой девочки — капризный, притворно негодующий.

Тип по ту сторону стекла явно заводится, бормочет что-то нечленораздельное.

Сидя спиной к двери, я готовила себе зелье на газете. Если Джино вдруг войдет, успею перевернуть страницу и принять невинный вид. Изобразить честную девушку, которая ждет своей очереди выйти на круг.

Джино "держал" вход в "Эндо" — шоу, где я работала в ту зиму. Бывший наркоман, он не упускал случая порассуждать на животрепещущую тему: "Легкие наркотики — вот уж действительно дрянь! Ну какой в них прок? С ног не валят, устаешь как собака, и все — пшик!" Дальше Джино пускался в сладкие воспоминания о своих героиновых подвигах, ностальгируя по "настоящей" дури, — ну прямо романтик, да и только! Джино то еще трепло, хоть и не умеет говорить красиво.

Вообще-то Джино был крепким мужиком, честным, прямым и добросовестным, вот Только с чувством юмора у него было плоховато — он рассказывал одни нравоучительные истории, с обязательным моралитэ в конце. Да, еще Джино был ужасным ханжой — как многие профи в "панельном" бизнесе.

Я как раз заканчивала рубить табак для смеси, когда по громкой связи вызвали девушку на дорожку. Я повернулась к Кэти, дождалась, пока она поднимет глаза от своего наброска, и кивнула в сторону газетки:

— Мне не ко времени, сама видишь.

Она встала — безо всякого энтузиазма, но достаточно быстро, чтобы клиент не успел занервничать.

Я осторожно возила рукой по газете, смешивая "угощение", и тут от входной двери донеслись голоса:

— Чао, Джино, дорогой! Вот это погода! Ну и солнце! Погреешь старые косточки, да, дружок?

Я глянула на стенные часы — вот и смена, когда делаешь дело, время бежит быстро.

В комнату вошла Стеф, за ней по пятам — Лола. Стеф поздоровалась, и в ее голосе прозвучал упрек — так она разговаривала всегда и со всеми, без исключения.

Эта парочка редко разлучалась. С тех пор как Стеф и Лола появились в заведении, я ни разу не видела, чтобы они поцапались: полное взаимопонимание и согласие. Противоположности сходятся, или как там принято говорить…

За несколько недель до их прихода в "Эндо" я навещала одного типа на улице Сен-Дени — мне сказали, что в его пип-шоу торгуют "прихватками". Хозяин отсутствовал, но его помощник — сама любезность — просто лопался от гордости за их заведение.

— Нет, ты должна взглянуть на дорожку, мы все переделали! Расскажешь, как там девочки, ну давай, пошли…

Новый, с позволения сказать, декор их дорожки оказался просто чудовищным — этакий зубной кабинет в стиле "хайтек". Зато танцовщицы — высший класс, ничего не скажешь. От выступления Стеф и Лолы я просто обалдела, так что, встретив их в Лионе, сильно удивилась.

Я ничего им не сказала — во-первых, Стеф мне сразу не понравилась, а во-вторых, не мое это было дело.

Все-таки случай — ужасная скотина! В тот же день на улице Сен-Дени я зашла в кафе взбодриться кофе с коньяком и запомнила официантку — из-за щербатой улыбки.

Через два дня после приезда в Лион Стеф и Лолы я встретила эту девицу на улице. Никаких выводов из столь странного совпадения я тогда не сделала — не люблю "будить лихо"…

В тот день Лола сильно хрипела — успела "разогреться".

Войдя, она победно вскинула вверх руку с зажатой в ней бутылкой виски “Four roses".

— У нас пусто? Шикарно! Смотри, что у меня есть!

Стеф сухо оборвала подругу — интонация была назидательно-осуждающей:

— Джино ведь сказал, что Роберта работает в четвертой! Неужели трудно вести себя потише?

Лола ответила — на тон ниже, но безо всякого раскаяния:

— Прости-прости-прости, лапуля, я снова вляпалась…

Она наклонилась и чмокнула меня — щеки ее пылали от возбуждения.

На Стеф и Лоле были толстые фуфайки поверх бесформенных холщовых штанов. Они всегда так одевались — в стиле отставных вояк. Стеф в этом наряде напоминала грозного полковника, Лола — телку в депрессии. Никто лучше этих двоих не умел сделать из говна конфетку, выбирая прикид.

В помещении было слишком жарко — большую часть дня мы все ходили практически в чем мать родила, — так что Стеф с Лолой немедленно начали раздеваться.

Дверцы шкафчика Стеф были оклеены фотографиями торжествующего Бульмерки, одержавшего очередную победу. Стеф покупала "Экип" и прочитывала каждый номер от корки до корки: она преклонялась перед силой и выносливостью. Эта девка была от природы молчалива, и если уж раскрывала рот, то лишь для того, чтобы прокомментировать результаты матча или забега на скачках.

Лолу спорт тоже интересовал, но с другой стороны. Она прикнопила к дверце фотографии Сотомайора и всех Боли в полный рост и иногда задумчиво их созерцала:

— Представляешь, вот этот, появляется… и уводит тебя! А потом… ух, что он с тобой вытворяет!

Стеф раздевалась, методично и аккуратно складывая каждую вещь и с той же омерзительной скрупулезностью разворачивала свои "боевые доспехи". А Лола, в лифчике и брюках, уселась перед гримерным столиком на табурет, выставив на всеобщее обозрение голые ступни. Ноги у нее были неухоженные, ногти — длинные, толстые и желтые, на пятках ороговевшая корка. Ноги дикарки. Взглянув на часы, она сладко потянулась.

— Время есть, Луиза, давай выпьем, я угощаю.

Я кивнула, соглашаясь, и в качестве "жеста доброй воли" протянула ей косячок.

Познакомились мы недавно, но сразу почувствовали симпатию друг к другу. Мы не торопим события — все придет само собой, а пока обмениваемся долгими многозначительными взглядами.

Лола разлила виски в два пластиковых стаканчика, затянулась так глубоко, что искра отлетела на левую грудь, слишком резко дернулась и пролила содержимое бутылки на голову Масео. Пес подскочил как ужаленный и свалил на пол сумку Роберты.

Та как раз вышла из кабинки — лицо перекошено от злости — и заорала на нас:

— Вашу мать! Тут ведь не базар, могли бы не базлать так!

Она приласкала Масео, назвав его "бедный мой песик", и начала собирать с пола свои бебехи. Стеф невозмутимо причесывалась, откинув назад черные волосы, — так она выглядела еще воинственнее. Старый репродуктор прохрипел:

— Кэти, в кабину! Кто-нибудь — на круг.

Я кивнула Стеф, посылая ее работать. Сначала она покачала головой, отказываясь, но тут же раздраженно буркнула:

— Да ладно, ладно, иду!

Стеф вышла, гордо задрав нос. Она была обута в золотистые босоножки на высоченных шпильках — очень возбуждающие. Что и говорить — профессионалка! Белая юбочка в облипку, белые трусики. У Стеф фантастическая задница, круглая и крепкая — так и хочется ее оседлать. А бедра какие… В белом лифчике на косточках ее сиськи смотрелись как на витрине. Внешность у Стеф убойная, даже у мертвого встанет, так что она может себе позволить обойтись без улыбочек.

Я протянула косячок Роберте, — трубка мира! — но она отвернулась, презрительно прошипев:

— Хватит того, что я глотаю ваш паршивый дым!

Мы с Лолой незаметно переглянулись — тяжелый случай, что и говорить!

Волоча за собой платье, вошла Кэти. С ее разгоряченного под светом прожекторов тела градом стекал пот.

У нее фигура маленькой девочки, не грудь, а так — намек, узкие бедра, полное отсутствие талии и дочиста выбритый лобок — для полноты картины. Она выпила стакан воды, оглядела себя в зеркале, подкрасила губы, и тут репродуктор выплюнул:

— Он ждет тебя в кабине № 2.

Кэти вышла молча, с опрокинутым лицом.

Скорчившись на краю душевой кабины, чтобы занимать меньше места, Лола приводила в порядок ноги. На левой у нее была забавная татуировка: тараканы, карабкающиеся от лодыжки к промежности, — шесть или семь мерзких тварей, черная затейливая цепочка. Мило, хоть и противновато… Во всяком случае, необычно, выбивает из колеи. Каждый месяц, в те дни, когда Лола не могла работать, она беседовала со своими зверюшками, в задумчивости водя кончиком пальца по татуировке: