Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский

Всю ночь провела Кинга у ложа королевы, которая, точно в ожидании жениха, готовясь на праздник, то дрожала земной радостью, то молилась, целовала благословляла жену брата.

Для этих обеих набожных женщин эта ночь была торжественная, дивная. Её сумрак проясняли видения, сон переплетался молитвой. Была полусном, полугрёзой, усугубившейся лихорадкой, всё увеличивающейся, и подъёмом духа.

Среди монастырской тишины, которую прерывал только шум ветра, отбивающегося о стены, раздавался иногда бдительный колокол и вдалеке слышались песни монашек.

Монашки также не спали; предвидение королевы, которая была душой монастыря, наполняло сестёр тревогой. Что будут делать без этого ангела-хранителя, без этого вождя, без этой силы, что, невидимая нигде, поддерживала их на каждом шагу?

Несказанной доброты королева казалась только тихим гостем, но своим благочестием была пани и магистром.

С завтрашнего утра её будет не хватать!

Весть об этом предсказании, в котором никто не сомневался, потому что каждое слово Саломеи осуществлялось, из Скалы уже дошло до Кракова. Знали о том в Вавеле, а в этот день и на Вислней улице в епископском дворце у ксендза Павла из Пжеманкова.

Этот новый пастырь, как говорили все, стал ужасом для капелланов, что помнили времена благочестивого Прандоты.

Надев облачение во Вроцлаве, освящённый вместе капелланом и пастыром, по милости папского легата, послужив которому, сумел приманить его на свою сторону, он едва выдержал несколько дней без старого своего обычая.

Вскоре в дом вернулись охотники, доверенные, весёлая дружина, панская челядь обоего пола, разнузданность землевладельца, живущего в языческом своеволии. С ужасом смотрели на это старшие духовные лица, как ксендз Якоб из Скажешова и каноник Янко.

Если не из слов, то по лицу епископ мог распознать, какие он в них пробуждал чуства, но, дерзкий пан, он насмехался над ними, играл с неприятелями, и угрожал!

Князь Болеслав и жена его Кинга, уважая в нём духовного отца, были напуганы тем, что им каждый день о нём доносили, что было явным и всем известным. Содрогался князь Болеслав, но сделать ничего не смел против епископа, над которым не имел власти. Княгиня Кинга не хотела верить тому, что рассказывали.

Каждый день на двор приходили с новыми вестями. Особенно два Топорчика, князья-любимцы, товарищи его охот, осуждали епископа перед паном и с возмущением о нём отзывались.

Приходили жалобы из города, из деревни, от ксендзев, никто такого пастыря не помнил. Более суровая часть капитула звала его антихристом.

Роптали на дворе, а со двора этот ропот доходил на Вислную улицу. Епископ отвечал на него презрительным пожатием плеч.

– Пусть стерегут, я за свои дела отвечаю. Мне нет дела до них!

Давнишняя неприязнь к Болеславу росла в епископе всё больше, о набожном князе он отзывался пренебрежительно:

– Ему не князем, а монахом нужно было стать, а жене – монашкой. Он не должен был в столицу входить, которую защитить не сможет. Э! Нам тут Конрада нужно и мазуров, чтобы взяли за головы этих святых и прогнали, и правили нами по-рыцарски. Всё это немцы, а из-за них и мы онемечиваемся.

Ксендз Павел не скрывал того, что не по вкусу ему было тогдашнее правление. Всё же он не разрывал ни с паном, ни со двором, только когда с ними встречался, представлялся умысленно более гордым и грубым.

Когда информация об умирающей королеве Саломеи дошла до двора, уже была ночь, обычные товарищи Павла засели за весёлый стол.

Епископ слегка задумался.

– Мне там бы пристало быть, – сказал он, – ежели королева должна умереть. Она ещё распоряжается значительными сокровищами, которые с собой из Венгрии привезла. Для костёла и для нас что-нибудь из них можно было бы приобрести.

– Всё, по-видимому, возьмут любимые клариски, – отозвался гордый ксендз Шчепан. – Там уже нечем поживиться.

– Но попробовать нужно, – ответил епископ. – Без этого, завтра пятница, охотиться не могу. Те долгоязычные снова болтать будут, нужно им рты закрыть. Пусть завтра возницы будут готовы отвезти меня на Скалу.

– А кому, ваша милость, прикажете с вами ехать? – спросил молодой ксендз капеллан, любимец епископа.

– О! Тебе хочется взглянуть на молодых монашек, – развязно рассмеялся епископ. – Да ну! Брось! Возьму старого ксендза Петра, чтобы святых женщин не баламутил.

Некоторые украдкой улыбались, другие шептались весело между собой.

На следующий день рано утром у дверей остановилась карета и епископ Павел с очень старым ксендзем Петром, с несколькими придворными двинулся в Скалу.

Он прибыл туда именно в то время, когда монашки, выходящие с хор, наслаждались прогулкой в тесном дворе.

На сером небе светило немного солнца.

Случай было угодно, чтобы епископ, для которого клаузура была открыта, входя на порог, встретил Бету, которой никогда ещё не видел. Монашка, согласно предписанию, с покорностью преклонила перед ним колени, потянулась за благословляющей рукой для поцелуя, подняла глаза, показала красивое лицо.

Ксендз Павел остолбенел, удивлённый.

Прибранная серьёзность оставила его, глаза заискрились, забыл об облачении и сане, со страстью испорченного человека он начал улыбаться коленопреклонённой и ласкать по лицу.

Взгляд Беты встретился с этими жаждущими глазами, льющими из себя яд. Девушка побледнела от волнения, застеснялась, чуть не падая в обморок.

Эта немая сцена, страшная в этом монастырском пороге как святотатство, более страшная ещё мыслью об умирающей тут же в трёх шагах благословенной пани, может, протянулась бы, если бы мать Клара не приблизилась, чтобы поздороваться с пастырем. Бета едва могла подняться с пола, опёрлась о стену и свои чёрные глаза, в которых показались слёзы, обратила ещё к уходящему епископу.

Ксендз Павел задрожал, хотел обернуться, но от него уже заслонили Бету – он пришёл в себя. Провели его в комнату королевы. Когда объявили о прибытии епископа, на лицах обеих женщин выступила тревожная бледность.

Нужно было преодолеть отвращение к человеку и почтить пастыря.

Ксендз Павел там, куда входил как епископ, высоко носил свой сан, и сюда вошёл как сановник церкви, как посол, принёсший утешение. Две набожные женщины приняли его с немой покорностью, Саломея, опустив глаза, избагала смотреть на него, княгиня Кинга села сбоку в тени.

Ксендз Павел предложил помолиться.

Тут должен был исчезнуть человек, грешный сосуд, через который могла спуститься благодать.

Тихо, проникновенно они шептали за ним молитвы.

После окончания их епископ выступил со словами утешения, напоминая о том, что костёл будет молиться за душу королевы и почтит её память. Умело вспомнил об убожестве костёла и своём, костёлу как раз нужна была свинцовая крыша, так как башни были едва им покрыты.

Королева, словно погружённая в себя, ничего на это