Ида - Александр Евгеньевич Чигаев

боятся. Без офицера румыны собьются в стадо баранов. Как они там говорят, бербек на барана. Так вот, мы этих бербеков и перебьем. Всё, всем отдыхать.

Ополчение разошлось по своим местам. Все понимали, завтра им достанется, но ни кто больше не покинул своих позиций.

25. Рыжий Грек.

Рыжий Грек лежал в окопе на спине и курил сигарету. К нему подсел Брамс.

— О чем задумался Грек? Свою Настюху вспоминаешь, жаль, её нет больше с нами. Как бы она порадовалась за тебя. Лихой воин.

— Угадал ты Брамс, сейчас Настюху поминаю. Что ты обо мне знаешь? Я такой же грек, как ты Брамс. Ох, давно это было. Я матросом ходил на торговом судне. Суденышко так себе, двухмачтовая барка, но под парусом ходила шибко. Грузы мы, конечно возили, но это так, для прикрытия. Контрабандой промышляли. Хорошо зарабатывал. Я же болгарин на самом деле. Родился я в болгарском селе Камчик, что под Одессой. Мы же под турками ни когда не были, вот мы там все светловолосые, я рыжий получился. Худой был, как жердина. В шестнадцать лет ушел на вольные хлеба в Одессу, хотел мир посмотреть. Работать ни куда не брали, худой и слабый я был, а кушать очень сильно хотелось. Прибился я к трактиру, хозяйке сильно по душе пришелся. Вот она меня и откормила. Естественно, все кончилось скандалом, когда нас застукал её муж. Но я уже вошел в силу. Дал ему по башке кулаком и отправился матросом, вот на ту самую барку. В основном к туркам ходили. Туда тюки возили, обратно, другие тюки в Одессу привозили. Хозяин рассчитывался хорошо. Мы промахов не давали. Легко обходили пограничную стражу. Вот так лет пять-шесть по морю походил. Поздней осенью зашли в Стамбул. Разгрузились, загрузились, а я на базар пошел, думал чего купить. Иду по улочке, смотрю, турок девчонку дубасит. Я его ручонку отвел и дал ему подзатыльник. Турок чего-то там лопочет по своему, я ни как в тол взять не могу. Щелкнул ему по лбу, тут он по-русски и заговорил сразу. Вот басурман какой. Говорит, что у него публичный дом, а эта не хочет обслуживать английских матросов. Глянул я на этого ребенка, а там ни сиськи, ни письки, кто ж на такую позариться-то может. Как-то очень жалко стало девчонку. У меня все мои деньги за этот год в кармане были. Вот я турку и предложил купить у него ребенка, лет двенадцать, наверно ей было. Кто его поймет, худенькая больно. Турок согласился. Я с себя бушлат снял, обернул её и на свое судно принес, как кутенка. Перепуганная она была, думала, что для утех её взял на судно. Все время лепетала, насте-насте. Черт её поймет, чего она там говорила. Отмыл ее, ели раздел, не купать же ее в лохмотьях. Потом откормил маленько, пока в Одессу шли. В порт мы сразу не зашли, разгрузились у Сычавки. Там я и сошёл с Настюхой на берег, так я её стал называть. На следующий день добрался до Одессы. Снял комнатку, а вот чего дальше с Настюхой делать и ума не приложу. Я же на корабле жил, только зимой в меблированные комнаты перебирался. Зимой мы в море не ходили. Два-три месяца законного отпуска было. Денег хватало, а что будет завтра, меня не интересовало. Ребята в последний рейс пошли без меня. Он последним и оказался. Нарвались на пограничную стражу, хотели уйти в море, но ветер не дал. Хотели спрятаться под Григорьевкой, но напоролись на камни. Несколько человек утонуло. Вот так Настюха спасла меня, отплатила сполна. Ты будешь смеяться, но плавать я не умею, деревенский я. Те, кто остался жив, пришли ко мне и мы отправились в одну бадегу поминать ребят. Ты же знаешь, я пью ровно литр водки, больше не употребляю. Это мое правило, но раньше я легко мог выпить «четверть», но под хорошую закуску. А тут кусок в горло не лез, а свои три литра я употребил. Развезло меня. Как я оказался в другом кабаке, не помню и ребят где-то потерял. Наверно пил еще, не помню. Очнулся лицом в салате. Пока соображал, тут и услышал разговор соседей. Они какие-то барыши делили. Я голову и не поднял. Прислушался. Малый такой мужичонка требовал с другого взятку в двадцать золотых. Тот долго торговался, ругался, чего-то там шептал на ухо малому. Но все же рассчитался, я так понял. Потом доели домашнюю жареную колбасу, я это нюхом понял и разошлись. Вот я за этим малым и увязался. Он в какой-то двор хотел завернуть, тут я его за шейку и взял. Придушил и не заметил. В кармане оказалось двадцать червонцев и в кошельке сто пятьдесят рублей ассигнациями. Утром проснулся, увидел эти золотые и обомлел. Все вспомнил. Мужичок-то этот оказался большой шишкой при градоначальнике. Всю полицию на ноги подняли. Страху я натерпелся, думал, заметут под белы ручки. Но на меня ни кто и не подумал, пронесло. Я сколотил бригаду грузчиков, и мы нанялись в порт работать. Крепкая бригада у меня получилась, не хуже сегодняшней. Заявилось начальство в порт с полицией и с какими-то гражданскими. Начали обходить все бригады грузчиков. Опять меня страх взял, все думаю, теперь не отвертеться. Но боялся я не за себя, и в Сибири люди живут. За Настюху боялся, чего она без меня делать будет. Пропадет девка. Она уже и по-русски выучилась говорить. Я с работы, она стол накрывает. Радуется, когда я прихожу. Одел и обул я ее, красивая стала. Озорная, черноглазая. А тут оказалось, что переписывают грузчиков и всего делов-то. У меня спросили фамилию, я и назвался Хаджиогло, так звали погибшего матроса с нашей барки. Тут мне бумагу и выдали. Вот с той поры появилась у меня эта фамилия. А греком меня уже на Молдаванке прозвали, когда я туда перебрался жить, как раз через неделю после получения фамилии. С Настюхой в одной комнате жить было уже неудобно. Как-то быстро она барышней стала. Грудь появилась и попка округлилась. Я работал, она меня встречала. Хорошо жили. Четыре года прошло, как я её у турка выкупил. На Пасху она попыталась забраться мне в постель, я её выпорол. Она заплакала, про любовь чего-то там заговорила. Что такое любовь мне трудно тогда было понять. Пошел я тогда в Михайловскую церковь и окрестил ее Настей, потом и повенчались. Вот и оказалось, что я жену