Ида - Александр Евгеньевич Чигаев

себе из борделя выкупил. Теперь я знаю, что такое любовь, когда Настюхи моей не стало. Видать, чего-то там английская матросня нарушила у неё, вот родить она мне не смогла, Полугрек мне за сына получился. Остальное Брамс ты за меня знаешь. Теперь внимательно меня слушай. Двадцать золотых этих я не потратил, они у меня в палисаднике под камнем лежат. Копнешь слегка и найдешь. Если, что со мной завтра случится, откопаешь эти деньги. Свою семью, семью Жорика и Бори отвезешь в Камчик. Румыны продажные и новые паспорта вам выпишут. Евреям в Одессе туго придется. Мои сородичи вас не выдадут, примут в свои семьи. Вот такая моя позиция.

Брамс слушал исповедь Грека, не перебивая его. Теперь и он заговорил.

— Не хорони себя Грек заранее. Бог не выдаст, свинья не съест, так у нас говорят в Рязани. Вот завтра обо всем и договоримся. Вместе уедем. Теперь спать давай. Тяжелый день у нас будет.

Еще затемно Брамс выбрался на свою огневую позицию, которую ему указал Жора Лом. У него было пять патронов и старая трёхлинейка. В русской армии Брамс хорошо стрелял, был одним из лучших стрелков полка. Он замаскировался и стал ждать. На рассвете зарычал танк, вся бригада Жоры Лома пошла в бой, как оказалось в последний бой, почти для всех ополченцев. Когда танк «НИ» подошел к окопам румын, вся линия ополчения встала во весь рост и кинулась в атаку. Брамс с первого же выстрела подстрелил румынского офицера, лишь потом заметил, что румыны подтянули артиллерию. Вторым или третьим выстрелом попали в танк, тут же раздался и следующий выстрел. Брамс все видел. Снаряд разорвался прямо у ног Жоры и Полугрека, Грек погиб, видимо раньше. Ни кто не дрогнул. Румыны разбежались, оставив и артиллерию, но она уже ни кому была не нужна. На поле боя лежал оркестр Брамса. Лесик Ручка и Бах умерли рядом друг с другом. Так и положено братьям близнецам. Родились в один день, в один день и погибли. Долго Брамс искал, что осталось от Жорика Лома, Грека и Полугрека. Все их останки он собрал в ящик из-под патронов, но и места в том ящике было много для трех огромных тел его друзей. Лесика Ручку и Баха Брамс похоронил тут же, на поле боя, в воронке от разорвавшегося снаряда. Он, просто, не смог бы донести тела свои ребят до дома. С Жорой, Греком и Полугреком все было проще. Положил ящик к себе на плечо и понес своих друзей домой. Успели их похоронить по-человечески, румыны еще сутки не входили в Одессу, так боялись ополчения Жорика Лома. Полугрека не переносили за Люстдорфскую дорогу. Всех похоронили в одной могиле. Похоронили все, что осталось от этих трех могучих людей. Православный священник отпел ребят, и с ними простилась вся Михайловская улица. Поставили крест с надгробной надписью «Грек, Полугрек, Жора Лом», остальное решили дописать после войны. Хоть Одессу и сдали, но ни кто не сомневался, что румын обязательно прогонят. В это верили абсолютно все. Брамс один не смог справиться с переселением еврейских семей в Камчик, да и те отказались уезжать. Все остались в Одессе.

(Так клад Рыжего Грека пролежал в земле до тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года.) — Примечание автора.

Румыны очень тихо вошли в Одессу. Поначалу они вели себя прилично. Всех евреев Одессы переписали и как-то все успокоилось. Но оказалось, что все гораздо ужаснее. Двадцать шестого октября вышел указ о сборе всех евреев в Дальнике. Первыми на смерть пошли грек Яков Пинаки и еврей Абрам Цукерман. Так они решили вдвоем.

26. Яша и Абраша.

Абрам Цукерман был сапожником, а его недруг, так это в детстве, а сейчас самый близкий друг, если быть уж совсем точным, то больше чем друг и больше чем родственник, грек Яша Пападаки был парикмахером. На Староконном базаре стояло добротное одноэтажное здание, разделенное кирпичной перегородкой. В одной половине трудились родители Абраши, Цукерманы. Трудились они от зари до зари, шили добротную обувь и тут же ее сдавали партиями или мелким оптом заезжим купцам. Могли шить обувь и на заказ, но только большим господам и за большие деньги. Семья Цукерман считалась в Одессе сильным средним классом, как сказали бы сейчас. У Абраши была прекрасная старшая сестра Роза. Действительно, девушка была необычайной красоты.

На другой половине дома располагалась парикмахерская семьи Пападаки. Это предприятие было менее прибыльным, чем сапожная мастерская. Вот у Яши был старший брат Александр, нельзя сказать, что он был уродом, но красавцем его назвать было трудно. Когда Розе исполнилось семнадцать лет, ее родители начали искать ей жениха. Красота Розы могла принести серьёзную прибыль семье Цукерман. Но этого не случилось. Любовь зла. Роза влюбилась в Александра, тот ее любил с самого детства. Скандал был грандиозным, когда Роза сказала маме, что она беременна. Войны не случилось. Роза и Александр собрали вещички и уехали, то ли на Дальний Восток, то ли в Мелитополь, это уже значения не имеет. Любовники уехали, а скандал остался. Если Абраша и Яша раньше играли вместе, то теперь они били друг другу морду, благо они были одного возраста и одной комплекции. Когда у них распухали лица и болели кулаки, они на время зализывали раны, тогда их родители, при встречи, а встречались они как раз, два раза в день, при открытии и при закрытии своих предприятий, ругались между собой. Тут до кулаков не доходило. Чета Цукерман при встрече не здоровалась, а кричала — вонючие греки. В свою очередь Пападаки, так же не говорили, доброго дня, а отвечали, жиды проклятые, что б вам сгинуть. И все это происходило на протяжении многих лет. У Розы и Александра уже пять детей было, а родня их все не успокаивалась. Это стало достопримечательностью Староконного рынка, поначалу собиралась толпа зевак, а когда все привыкли, то стали сверять свои часы по скандалу.

Однажды, что было крайне редко, дед Бурмака по каким-то серьёзным делам попал в центр города. По такому случаю он надел на себя брезентовый выходной костюм пожарника. Удалось ли ему его деловая поездка в город, дед Бурмака ни кому не докладывал. А вот как он попал в русский драматический театр, это он рассказал охотно.

— Вот прохожу я мимо театра, афиши разглядываю. Смотрю, сегодня дают Шекспира, «Ромео и Джульетта», значит.

Рассказывал он этот как большой эстет. Было такое впечатление, что дед Бурмака был большой театрал. Откуда он