Время Надежды (СИ) - Катерина Ректор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Как здравие отца нашего наместника Келебана? – Со вздохом отодвигаю бумаги.
- Если возможно, поторопитесь. Наместник Келебан… Он…Ну. Сейчас похож на себя, понимаете?
Я быстро киваю, и, больше не мешкая, поднимаюсь.
К большому моему удивлению, отец не в своем кабинете-склепе.
Второй распорядитель приводит меня к спальне отца. Я никогда внутри не был. Мои детские воспоминания: стою перед дверью, тоненько хнычу под причитания старенькой няньки, ковыряю ногтем крепкую деревянную дверь. Не остается даже слабой полоски. Мне кажется, отцовская кожа наощупь точно такая же. Должно быть, наместник слышал, как я с плачем скребусь, невозможно было не слышать. Но он меня не позвал.
А на следующий день началось мое двухмесячное путешествие в Герру. Взять с собой няню мне не позволили. Помню, как старушка махала мне, спрятав рот под платочком. Единственный человек, для которого я хоть что-то, да значил.
- Ваша Светлость, - кланяется второй распорядитель, и отходит вглубь коридора. Там в хмурой каменной нише установлена лавка. Дальше я сам.
Кладу руку на кованую ручку двери. Ту же самую, я хорошо ее помню. Ручка кажется мне ледяной.
Нет. Я больше не тот испуганный мальчик. Толкаю дверь, и массивная створка поддается беззвучно. Захожу в скупо обставленную комнату. Голые серые стены, пара клетчатых арок окон, - точно ноздри, - из обстановки ларь и узкая как солдатская койка постель. В нос бьет запах тухлого мяса. Возле отцовской кровати стоит похожий на телегу передвижной столик. На нем серебряная чаша. Что в ней, не видно, но несет, похоже, оттуда. Я радуюсь, что омерзительная вонь исходит не от отца.
Тот сидит, свесив ноги в кровати. Одет в обычный черный камзол. Вот только пуговицы перепутаны, на одну сдвинулись, и ворот слева аж до уха задрался. Должно быть, никто не рискует сказать об этом наместнику. Да и подходить опасаются.
- Гордиан. – Скрипит наместник. Рот его так и остается в расслабленном, как у спящего, положении. Губы чем-то темным испачканы. Как и руки.
Я смотрю на камин. Кажется, огонь в нем давно не разводили. Угли разворошены, некоторые выволочены на пол, все вокруг присыпано черной пылью.
Уголь он ел, что ли?
71
Не знаю, как обратиться. «Отец» или «наместник»? Никогда не знал, а сейчас – и подавно. Поэтому произношу нейтральное:
- Добрый вечер.
- Посмотри на меня. Что ты видишь?
Я заставляю себя всмотреться в мертвое, посеревшее от угольной взвеси лицо отца. Его всегда чуть косящий глаз совсем к носу уехал, показав тусклую, растрескавшуюся сосудами склеру, а на второй глаз шторкой веко упало. Потом сбоку открытого глаза появляется мутная радужка, выкатывается и упирается взглядом в меня.
Однажды на портовой ярмарке я видел иноземную куклу. Хитроумно собранная, она шевелилась, вращала глазами, щелкала челюстью, мастерски управляемая кукловодом. Мой отец на нее сейчас очень похож.
- Это кошмар. – Сознаюсь я.
Отец покряхтывает. Может, смеется. У него во рту черные зубы и угольно-черный язык.
- Я недолго еще протяну. Так что слушай. Пока могу говорить. Ближе подойди.
Мои ноги как две негнущиеся деревянные колоды.
- Хорошо. Теперь подойди к ларю. Сдвинь. Под ларем увидишь три плитки. Простучи. под одной из них будет полость.
Я повинуюсь, сдвигаю неожиданно тяжелый ларь.
- Простукай. – Кряхтит отец, хотя я и так это делаю. - Ножом подковырни. А то не подымешь.
А то я сам не додумаюсь. За кого он меня принимает?
Под одной из плиток открывается небольшой тайничок. Нечто вроде углубления, на дне которого лежит ключ. Рыжий от ржавчины, уродливый, с шеей, выкрученной изощренно, словно в агонии. Хитрее рисунка бородки я в жизни не видел. Такому сложно второй подобрать.
- Ключ мне. А это - как было. Верни.
Я возвращаю увесистый ларь на место. Зажатый в ладони ключ пачкает хлопьями ржавчины кожу. На вытянутой руке протягиваю его отцу. Мне не хочется подходить к нему ближе.
Раньше глаза отца были вылинявшими, потускневшими от прожитых лет и увиденного. Теперь они просто мертвые. По крайней мере, его единственный открытый глаз смотрит безжизненно. Руки отца лежат на коленях. Он не пытается взять у меня ключ, и я остаюсь стоять с протянутой рукой.
Голова отца медленно поворачивается, ползет за плечо, выворачивается под невозможным углом:
- Ключ открывает хранилище. Там менданиум, он же ведьмины сопли. Не отдавай их… Им.
- Что. – Выдыхаю я, потрясенный.
- Наша… Надежда. Не отдавай.
-А хранилище где?!
Но отец только протяжно кряхтит. А потом как был, с неестественно вывернутой головой, заваливается. Скатывается вдоль постели, падает на каменный пол. И остается лежать с нелепо откляченным задом.
- Отец?!
Внутри наместника что-то щелкает. Как в той кукле. Я поспешно засовываю ключ в карман кафтана, и выскакиваю из комнаты. Нахожу взглядом ожидающего на лавке второго распорядителя:
- Кажется, отец наш наместник упал мимо кровати.
- С господином такое случается. – Всплескивает руками второй распорядитель, и жестом подзывает гвардейцев.
Я провожаю их взглядом. И думаю о том, почему сам не поднял отца. Ключ оттягивает мне карман. Кажется, он весит как хороший булыжник. Засовываю руку, ощупываю. Ключ шершавый и теплый, будто живой.
Вот так. У меня есть ключ. Но нет представления, что именно он открывает. Где хранилище? Если бы я не провел столько времени в Герре, может, и догадался бы. А так, - словно чужестранец в родном городе.
И кому не отдавать ведьмины сопли? По всему получается, кроммам. Про ведьмины сопли, менданиум, я знаю только то, что их забирают у нас подчистую. На приисках возле Синькиного болотца и летом и зимой трудятся несколько сотен рабов. Труд это тяжелый, рабы чахнут и гибнут, должно быть, надышавшись паров. Как раз вчера я прочел письмо одного из управляющих тамошних работных домов. Он просил к весне прислать мужиков покрепче из числа городских. Предлагал тюрьмы почистить. А еще жаловался, что порода добывается туго, словно мельчает. Как бы мы до самого дна не обчистили недра…
Для чего кроммам ведьмины сопли, никому доподлинно неизвестно.
И что затеял отец? Я был
