Разум за Бога: Почему среди умных так много верующих - Тимоти Келлер

У нас есть не только нравственные чувства, но и неискоренимая вера в то, что вне нас самих существуют нравственные мерки, критерии, по которым оцениваются наши внутренние нравственные чувства. Почему? Почему мы считаем, что такие мерки есть?

Эволюционная теория морального долга

Самый распространенный ответ дает то, что я назвал в предыдущей главе «нейтрализатором намеков» – социобиология, или эволюционная психология. Согласно ее представлениям, альтруисты, чуждые эгоизма и способные к сотрудничеству, выживали чаще эгоистичных и жестоких. Поэтому альтруистичные гены передались нам и теперь большинство людей считает «правильным» неэгоистичное поведение.

Эволюцией нельзя объяснить происхождение наших нравственных чувств

Однако в этой теории немало изъянов, она неоднократно подвергалась сокрушительной критике[211]. Самопожертвование, альтруистическое поведение отдельно взятого человека по отношению к его кровным родственникам могло привести к более высокому уровню выживания для семьи этого человека или для его клана, следовательно, к появлению большего количества потомков с генофондом этой семьи или клана. Но для целей эволюции противоположная реакция – враждебность по отношению ко всем людям, не входящим в данную группу, – должна была в той же мере считаться высоконравственной и правильной. Тем не менее сегодня мы считаем, что жертвовать временем, деньгами, эмоциями и даже жизнью – особенно ради тех, кто не принадлежит к нашим ближним, к нашему племени, – это правильно. Когда мы видим, что незнакомый человек упал в реку, мы прыгаем следом за ним или чувствуем себя виноватыми потому, что не сделали этого. В сущности, большинство людей считают своим долгом прыгнуть в реку даже за врагом. Как мы могли приобрести такую черту в процессе естественного отбора? Ведь вероятность выживания ее носителей и передачи ими своих генов довольно низка. Если исходить из строгого эволюционного натурализма (убеждения, что всем, имеющимся в нас сейчас, мы обязаны процессу естественного отбора), человеческий род должен был давным-давно лишиться подобного альтруизма. Но сейчас он силен как никогда.

Сложности возникают и с другими аргументами, призванными продемонстрировать репродуктивные преимущества альтруизма. Есть мнение, что альтруистическое поведение приносит большую косвенную выгоду тому, кто придерживается его, но этим не объясняется наше стремление совершать акты альтруизма в тех случаях, когда о них никто не знает. Кое-кто убежден, что самопожертвование приносит пользу всей группе или сообществу, в результате эта группа или сообщество передает свой генетический код потомкам. Тем не менее все соглашаются с тем, что естественный отбор не влияет на целые популяции[212].

Таким образом, эволюцией нельзя объяснить происхождение наших нравственных чувств, а тем более тот факт, что все мы верим в существование внешних нравственных стандартов, по которым оцениваем любые нравственные чувства[213].

Проблема морального долга

Чувство морального долга создает проблему для тех, кто придерживается секулярных представлений о мире. Кэролин Флюэр-Лоббан – антрополог, занимающаяся преимущественно тем, что она сама именует «культурным релятивизмом», теорией, согласно которой все нравственные убеждения порождены культурой (то есть мы верим в них потому, что являемся частью сообщества, придающего этим убеждениям правдоподобность), и нет объективных оснований ставить нравственность одной культуры выше нравственности другой. Вместе с тем ее приводит в ужас практика угнетения женщин в сообществах, которые она изучает. Она решила защищать интересы женщин в тех обществах, с которыми она работает как антрополог.

При этом сразу же возник парадокс. Кэролин Флюэр-Лоббан знала, что ее вера в женское равноправие уходит в корнями в принятый обществом (североевропейским, в XVIII веке) индивидуалистический образ мысли. Какое право она имела пропагандировать свои взгляды среди тех, кто не принадлежал к этому западному обществу? На это она отвечала так:

Антропологи продолжают оказывать активную поддержку культурному релятивизму. Одну из самых спорных проблем создает фундаментальный вопрос: какое имеем право мы, жители Запада, навязывать свои представления о всеобщих правах остальному человечеству… [Но] аргументом культурных релятивистов часто пользуются репрессивные правительства, возражая международному сообществу, которое критикует их за жестокое обращение со своими гражданами… Я убеждена, что релятивизм не должен мешать нам обращаться к помощи национальных и международных форумов с целью изучения способов защиты жизни И достоинства представителей любой культуры… Когда возникает выбор между защитой прав человека и защитой культурного релятивизма, антропологам следует отдавать предпочтение правам человека. Мы не можем оставаться просто безучастными наблюдателями[214].

Автор задалась трудным вопросом: «Если любая культура относительна, значит, то же самое справедливо и для всеобщих прав человека, так каким же образом я могу навязывать представителям той или иной культуры свои ценности?» Но на этот вопрос она так и не ответила. Она сказала только, что ее выпады против угнетения продиктованы западными представлениями о свободе личности, но решения самого парадокса у нее нет. Поэтому автор просто заявляет, что женщины подвергаются угнетению и что она считает своим долгом изменить эту ситуацию. Мы должны нести наши западные ценности в другие страны. Наши ценности лучше, чем у других народов. Точка.

Трудный вопрос прав человека

Флюэр-Лоббан борется с серьезным кризисом в сфере прав человека. Юрген Хабермас писал, что, несмотря на их европейское происхождение, «права человека» в Азии, Африке и Южной Америке в настоящее время являются «единственным языком, на котором противники и жертвы кровавых режимов и гражданских войн могут подать голос против насилия, репрессий и гонений»[215]. Это указывает на колоссальную значимость морали человеческих прав, которую Майкл Дж. Перри определяет как удвоенную убежденность в том, что каждому человеку присуще достоинство и что долг призывает нас строить жизнь в соответствии с этим фактом. Подвергать насилию других людей, в равной мере обладающих достоинством, неправильно[216]. Но почему мы должны этому верить? От чего зависит это достоинство?

В своем очерке «Откуда взялись права?»[217] гарвардский преподаватель юриспруденции Алан Дершовитц рассматривает возможные варианты ответов на этот вопрос. Кто-то считает, что права человека определены Богом. Если все мы сотворены по образу и подобию Бога, тогда каждый человек должен быть священным и неприкосновенным. Дершовитц отвергает такой ответ на том основании, что среди людей насчитываются миллионы агностиков. Другие утверждают, что права человека – порождение природы, иначе говоря, ее законов. Они считают, что если изучить природу в целом и природу человека, обнаружится, что некоторые виды поведения вписываются в общий порядок вещей и являются правильными. Однако Дершовитц указывает, что в природе процветают насилие и хищничество, при которых выживает сильнейший. Вывести из законов природы концепцию достоинства отдельно взятого человека невозможно.

Согласно еще одной теории, права человека созданы нами, людьми, пишущими законы. Многие утверждают, что установить права человека – в интересах сообщества, поскольку от уважительного отношения к достоинству личности в итоге выигрывает все сообщество. А если большинство решает, что соблюдение прав человека не в его интересах? Если права человека введены большинством, значит, большинство с таким же успехом может и отменить их, перестав усматривать в них необходимость. Ссылаясь на Рональда Дворкина, Дершовитц называет этот третий взгляд на права человека несостоятельным:

Невозможно утверждать, что наличие у людей этих прав в итоге полезно всему сообществу… потому что когда мы говорим, что кто-то имеет право свободно высказывать свое мнение, мы подразумеваем, что этим правом он наделен даже в том случае, если оно не приносит пользу обществу в целом.

Если права человека учреждены большинством, для чего они нужны? Их ценность заключается в том, что на этом основании можно настаивать, чтобы большинство чтило права меньшинства и отдельных лиц, несмотря на представления о «большем благе». Права нельзя просто учредить – они должны быть реализованы, иначе они не имеют ценности. Как заключает

Дворкин, если мы хотим защищать права личности, мы должны попытаться найти что-нибудь помимо практической выгоды, говорящей в пользу этих прав[218].