Разум за Бога: Почему среди умных так много верующих - Тимоти Келлер

Тимоти Келлер

Разум за Бога: Почему среди умных так много верующих

Посвящается доблестной Кэти

Вступление

«Меня тревожит ваш недостаток веры».

Оба противника правы

Либерализм и консерватизм в их общепринятом понимании в настоящее время разделяет пропасть. Каждая сторона требует не только не соглашаться с противоположной, но и презирать ее доводы как бред (в лучшем случае) или зло (в худшем). Это особенно справедливо в тех случаях, когда предметом обсуждения становится религия. Прогрессивные силы во всеуслышание объявляют, что фундаментализм стремительно развивается, и клеймят неверие. Они указывают, что при поддержке мегацерквей и мобилизованных ортодоксальных верующих политики склоняются к правым взглядам. Консервативные силы без устали разоблачают общество, в котором, по их мнению, нарастают скептические и релятивистские настроения. Они напоминают, что культуру контролируют крупные университеты, медиакомпании и элитные учреждения, которым присущ сугубо светский характер.

Так что из этого – скептицизм или вера – на взлете в современном мире? И то, и другое. Оба противника правы. Власть и влияние скептического отношения, страха и гнева, направленных на традиционную религию, постоянно усиливаются. И одновременно укрепляется стойкая, ортодоксальная вера в традиционном понимании этого слова.

Kое-где в научном мире крепнет религиозная вера

Доля населения, не посещающего церковь, в США и Европе неуклонно растет1. Численность американцев, выбирающих в ходе опросов ответ «нет религиозных предпочтений», за последнее десятилетие удвоилась и даже утроилась2. Столетие назад большинство университетов США перешло с официального христианского фундамента на подчеркнуто светский3. В результате те, кто придерживается традиционных религиозных убеждений, не находят точки опоры ни в одном из учреждений, обладающих культурным авторитетом. Но несмотря на то, что все больше людей признаются в отсутствии «религиозных предпочтений», некоторые церкви, поощряющие явно устаревшие представления о непогрешимости Библии и чудесах, постепенно набирают вес в США и бурно развиваются в Африке, Латинской Америке и в Азии. Даже во многих странах Европы наблюдается некоторый рост посещаемости церкви4. Несмотря на секуляризм большинства университетов и колледжей, кое-где в научном мире религиозная вера даже крепнет. По оценкам, 10–25 % всех преподавателей философии в стране – ортодоксальные христиане, а всего 30 лет назад таковых насчитывалось менее 1 %5. Вероятно, видный ученый Стенли Фиш обратил внимание на эту тенденцию, когда сообщал: «После смерти Жака Деррида [в ноябре 2004 года] мне позвонил журналист, который хотел узнать, что сменит высокую теорию и триумвират расы, гендера и класса в центре интеллектуальной энергии академии. Я ответил не задумываясь: религия»6.

Короче говоря, мир поляризуется вокруг религии. Он становится одновременно более религиозным и менее религиозным. Некогда считалось обоснованным мнение, будто бы секулярные европейские страны – предвестники для остального мира. Предполагалось, что религия избавится от своих более стойких, сверх-натуралистских форм или окончательно вымрет. Но теории, согласно которым технический прогресс сопровождается неизбежной секуляризацией, в настоящее время признаны несостоятельными или подверглись радикальному переомыслению7. Даже Европе небезразлично светское будущее при умеренном росте христианства и росте ислама в геометрической прогрессии.

Два лагеря

Об этом двояком явлении я сужу с необычной точки зрения. Меня воспитали в традициях основного течения в Лютеранской церкви, в Восточной Пенсильвании. В начале 60-х годов XX века в подростковом возрасте я стал посещать класс конфирмации – двухлетний курс, в котором рассматривались христианские убеждения, практические аспекты веры и теория. Целью преподавателей курса было помочь молодежи полнее понять смысл веры, чтобы во всеуслышание принять ее. В первый год моим преподавателем был священник, вышедший на пенсию. Весьма консервативный во взглядах, он часто поминал адские муки и говорил о необходимости большей веры. Но на второй год курса нашим преподавателем стал молодой священник, недавний выпускник семинарии. Он был общественным деятелем, его переполняли глубокие сомнения, связанные с традиционным христианским учением. Это было почти все равно что получать наставления по двум разным религиям. В первый год мы предстали перед святым и справедливым Богом, отвести гнев которого можно лишь ценой немалых усилий. Во второй год мы услышали о духе любви во вселенной, который требовал, в основном, чтобы мы боролись за права человека и освобождение угнетенных. Больше всего мне хотелось спросить у наставников: «Кто из вас лжет?» Но четырнадцатилетние подростки не настолько дерзки, и я держал язык за зубами.

Позднее моя семья обрела себя в посещениях более консервативной церкви небольшой методистской конфессии. На протяжении нескольких лет эта церковь укрепляла «пласт адского пламени» в напластовании моего религиозного опыта, хотя и пастор, и прихожане сами по себе были на редкость добродушными людьми. Затем я отправился учиться в один из прекрасных, либеральных, маленьких университетов северо-востока страны, где геенну огненную в моем воображении быстро погасили.

Христианство казалось мне на редкость искусственным и нереальным

Кафедры истории и философии были социально радикализированными и заметно подверженными влиянию неомарксистской критической теории франкфуртской школы. В 1968 году это была гремучая смесь. Особенно привлекала социальная активность, критика американского буржуазного общества звучала убедительно, но ее философское обоснование ставило меня в тупик. Казалось, передо мной два лагеря, и в каждом чувствуется нечто радикально неверное. Люди, страстно увлеченные социальной справедливостью, были нравственными релятивистами, в то время как нравственно непреклонных ничуть не занимало угнетение во всем мире. Эмоционально меня тянуло к первым – а кого бы не тянуло к ним в юности? Свободу угнетенным, и можно спать с кем захочешь! Но я продолжал задавать себе вопрос: «Если нравственность относительна, почему с социальной справедливостью дело обстоит иначе?» В словах моих профессоров и их сторонников чувствовалась вопиющая непоследовательность. Вместе с тем я видел и неприкрытое противоречие в учении традиционных церквей. Как я мог вернуться в лоно ортодоксального христианства, если оно поддерживало сегрегацию в южных штатах и апартеид в Южной Африке? Христианство начинало казаться мне на редкость искусственным, нереальным, но я не видел жизнеспособного альтернативного пути в жизни и мысли.

В то время я еще не знал этого, но духовная «нереальность» проистекала из трех барьеров, преграждающих мне путь. За время учебы в колледже эти барьеры разрушились, вера стала необходимой мне и повлияла на мою жизнь. Первый барьер был интеллектуальным. Меня донимало множество каверзных вопросов о христианстве: «А как же быть с другими религиями? Как быть со злом и страданиями? Как может любящий Бог судить и карать? Зачем вообще во что-либо верить?» Я начал читать книги, обращаться к доводам обеих сторон по этим вопросам, и медленно, но неуклонно христианство стало обретать смысл. Далее в этой книге рассказано, почему я и по сей день так считаю.

Второй барьер был внутренним и личным. В детстве правдоподобие веры может опираться на авторитет взрослых, но когда мы взрослеем, нам требуется также личный опыт, полученный из первых рук. Я годами «возносил молитвы», иногда испытывал вдохновляющий, эстетический трепет при виде моря или гор, но никогда не ощущал присутствие Бога лично. Для этого требовалось не столько умение правильно молиться, сколько процесс, в ходе которого я постепенно разобрался со своими потребностями, изъянами и проблемами. Это было мучительно, и, как обычно, мучения были спровоцированы разочарованиями и неудачами. Понадобилась бы еще одна, совсем другая, книга, чтобы подробно рассмотреть этот вопрос. При этом необходимо отметить, что путешествия веры никогда не бывают просто интеллектуальными упражнениями.

Третий барьер был социальным. Мне настоятельно требовалось найти «третий лагерь», группу христиан, озабоченных вопросами справедливости в мире, но скорее в связи с природой Бога, чем с собственными субъективными ощущениями. Когда я нашел таких «братьев по оружию» – и, что немаловажно, сестер! – ситуация для меня начала меняться. Эти три барьера рухнули не сразу и не один за другим. Они оказались взаимосвязанными и взаимозависимыми. Я не прорабатывал их хоть сколько-нибудь методическим образом. Только теперь, оглядываясь назад, я вижу, что эти три фактора действовали вместе. Поскольку я всегда вел поиски третьего лагеря, меня заинтересовало формирование и создание новых христианских общин. Все это вело к пасторскому служению, и я занялся им уже через несколько лет после окончания колледжа.