Даже если всему придет конец - Йенс Лильестранд

По окончании рабочего дня, когда посудомоечная машина запущена, уборка закончена, киоск закрыт и у меня остались силы лишь добраться до дивана в съемной квартирке на окраине, много времени ушло на то, чтобы снова пересмотреть фотографии, прежде чем выложить самую красивую; все происходило еще до того, как регулярное выкладывание постов вошло у меня в привычку, тогда это делалось в основном для собственного удовольствия, но цветы показались мне такими чудесными, что появилось желание непременно поделиться этим моментом с другими.

Реакция последовала незамедлительно.

«Черт знает что такое».

Плачущие или красные от злости эмодзи.

«Покойся с миром, шведская зима, мне будет тебя не хватать».

Зеленые эмодзи, которых вроде как тошнит.

«Это, блин, аномалия какая-то».

В моих фотографиях увидели не красоту, а сигнал приближения конца света. Сакура не воспринималась людьми как подарок природы, которая преподнесла нам свою яркую красоту, а как сигнал, что природа находится в состоянии потрясения, замешательства, распада.

Какая же глупость с моей стороны. До меня не дошло без подсказки, что это повод для грусти.

А потом пришла злость. Почему другие считали, будто они вправе решать, что мне чувствовать? Какая климату польза от того, что кого-то тошнит от изображения розовых цветочков? Они каждый год появляются где-то на недельку, а то и меньше, как нам жить, если мы не в состоянии радоваться тому, что красиво, нежно, хрупко и скоротечно? Зачем нам вообще жить, если мы упрямо стремимся видеть смерть и истребление во всем подряд, черт возьми?

И вот на следующий день я отправляюсь к деревьям во время обеденного перерыва и делаю новые снимки, я экспериментирую с фильтрами, отбираю разные хештеги, выкладываю. Злобные комментарии и блюющие эмодзи снова льются потоком. На следующий день то же самое. К выходным вся эта история перерастает во что-то более серьезное для тех, кого задели мои посты, люди делают скриншоты и репосты, распространяют дальше фотографии, на которых я стою под сенью цвета розовой жвачки и улыбаюсь, вид у меня очень счастливый, под одним из снимков я пишу: «Представьте все-таки, как здорово было бы, если бы температура повысилась всего-то на полтора градуса!» – и ставлю сердечко и сияющее солнышко, а кто-то отвечает: «Что ж ты за тупая, отрицающая климатический кризис сука, думаешь, красивее всех?» И вот тут на меня нападает страх, мне, конечно, хотелось подразнить их, но в этой ярости было что-то глубинное, лишенное всякой иронии, этакая фундаменталистская ненависть, и она-то меня и напугала.

В субботу утром мне приходит письмо от парня по имени Витас, профессионального фотографа, он спрашивает, можно ли меня поснимать, я проделываю путь до центра, где он дожидается меня вместе с симпатичным стилистом, по виду геем, Витас щелкает меня без передышки, пока не уходит дневной свет, оплата ему не нужна, снимки для портфолио; он на самом деле не был никаким профессионалом, только хотел им стать, а мне разрешил использовать фотографии, как только пожелаю.

В воскресенье утром я выкладываю их, сопроводив небольшим, самолично смонтированным видео, ставлю хештег #выберирадость и уже собираюсь весь день провести на диване в компании сериалов после целой недели разъездов в центр, но звонят с работы, и я понимаю, что долго там не продержишься, если нет настроя вкладываться, так что, несмотря на смертельную усталость, снова тащусь в город, где похмельные воскресные покупатели желают получить свой латте с дополнительной порцией кофеина, а их крикливые дети – кексики, чизкейки и пирожные с помадкой, при этом девица, которая должна была выйти со мной в одну смену, так и не появляется, так что я провожу в одиночку за прилавком десять часов подряд и терплю, пока не приходится совсем уж сжать ноги крестом, взбивая молочную пенку. Под конец, чувствуя, что силы на исходе, я выставляю табличку «СКОРО ВЕРНУСЬ», которую разрешено использовать разве что в случае террористической угрозы, и на неверных ногах устремляюсь в крошечный туалет для сотрудников, и, пока опорожняю содержимое кишечника, решаю проверить телефон; увиденное меня так шокирует, что я его роняю, телефон чуть не плюхается прямо в дерьмо, но отскакивает от моей коленки и приземляется на грязном полу.

Круче всего были не лайки, комментарии и репосты, не приглашения на подкасты и обычные радиоканалы, даже не японский ютьюбер с восемью миллионами подписчиков, который хотел прилететь в Стокгольм только ради того, чтобы встретиться со мной, и не предложение от люксового отеля в Лапландии, куда меня звали сделать фотосессию, причем дорога и проживание за их счет.

Круче всего был мужик, который хотел прислать мне денег. Не мерзкий дед, без всяких сальных комментариев о моей внешности и без предложений купить трусики, ничего такого. Обычный мужик средних лет – на его странице были фотографии жены и детей, – он интересовался, нельзя ли как-нибудь оказать мне спонсорскую помощь.

«Как же невероятно тепло становится на душе, когда кто-то осмеливается радоваться, несмотря на всю эту риторику о конце света. Ощущение счастья превратилось сегодня в пик радикализма, черт возьми, это хуже, чем быть нацистом, коммунистом или не знаю кем еще. Молодчина! Позволь послать тебе тысчонку в знак благодарности?»

Помыв руки, я отправляюсь обратно к кофемашине и очереди злых, нетерпеливых, неблагодарных людей, уткнувшихся в свои мобильники; никогда в жизни меня не переполняла такая гордость, как в тот момент: я стягиваю с себя передник, провонявший прогорклым молоком, и кидаю его прямо на прилавок, а потом просто ухожу, не оглядываясь, не сказав никому ни слова, не имея других мыслей в голове, кроме той, что хочу еще раз взглянуть на цветы, в последний раз, прежде чем они опадут с веток на землю, их сдует ветром и они исчезнут.

Вторник, 26 августа

Для начала мне надо просто добраться до конца этой ночи.

Жара спала, я дышу спокойно, чувствую, как тело тяжелеет и в то же время становится легче, опускается и взлетает, вокруг меня все становится светлее, приятнее, прохладнее, и ко мне наконец-то-наконец-то-наконец-то приходит оцепенение.

Моя терраса на крыше – тропический рай с большими кадками растений, здесь пальма, лимонное дерево, кусты шиповника, еще какое-то дерево с крупными округлыми плодами, папайями или манго, а может, и теми и другими, интересно, так бывает, наверняка же нет? Опять вырубило электричество, но так даже уютнее, горят свечи, а в шкафу нашлось несколько хорошеньких керосиновых ламп из латуни, которые мне удалось разжечь. Я полулежу в трениках и бюстгальтере на невероятно удобном диване на террасе, на стеклянном столике бокал все