Князь оборотней - Илона Волынская

— Ну тебя б сюда перенесла, — печально согласился Донгар. — Аякчан — в ее Храм отпустила, а Хакмара — в его горы.

Аякчан и Хакмар переглянулись и тут же стали смотреть в разные стороны. Хадамаха подумал, что черный шаман на самом деле не все понимает. Ему бы с той девчонкой из обоза, про которую как-то рассказывал, встретиться — как ее, Нямка, что ли? Глядишь — стал бы понятливей.

— Мне не понравился этот шаман — Канда. Не видно в нем ни малейшего уважения к Храму! — Аякчан чопорно поджала губы. — А жрица здесь старая. Сказала бы, как сама земля, так ты ж обидишься! — кивнула она Хадамахе. — Жрица моего Храма, значит, я отвечаю, если она тут все пожжет на старости Дней!

— Понятия не имею, зачем здесь я, но думаю, мы узнаем, правда, Хадамаха? — хмыкнул Хакмар. — В общем, Калтащ знала, что делала!

Донгар вдруг презрительно скривился:

— Духи — они для себя знают, что делают, а до человека им дела нет! Человек должен сам о себе заботиться, на духов не оглядываться!

Нет, он не понимает! Хадамаха чувствовал, что закипает, как котелок на Огне, и даже мокрые штаны его не остудят! Калтащ не его шаманский дух, а Хадамахина девушка! И даже если ему тоже не нравится, чего она удумала — так это ж он! А другим на нее хвост подымать — нет такого закона! И хвоста у некоторых — тоже нет! Может, и не зря Калтащ людей боится. Донгар забыл, что это Калтащ шаманов шаманами делает? И его тоже сделала! Обнаглел, черный! Сейчас кто-то огребет собственной колотушкой в лоб. Хадамаха начал медленно подниматься.

Заяц вдруг метнулся к краю сухого пятачка, застыл, дергая ушами и насторожив мордочку, и прыгнул обратно к Аякчан, толкнув ее под коленку.

— Хадамаха! — Аякчан дернула его за руку.

— Не вмешивайся! — сквозь зубы процедил он.

— То есть как это — не вмешивайся? Пусть тонет, что ли?

Хадамаха изумленно поглядел на Аякчан — он пока не начал Донгара топить. Хотя идея неплохая…

— Вы что, не видите? Там, там! — пронзительно закричала девушка.

Хадамаха обернулся.

Свиток 18,

о героическом спасении утопающих

Среди обломков, которые волок за собой разбушевавшийся паводок, плыло деревце. Жалостно торчали кверху вывернутые из земли корни, покачивались на волнах ветки с темными после долгой зимовки иголками. Среди пушистых ветвей был привязан ребенок.

Малыш Дней пяти — ручки и ножки схвачены толстыми кожаными ремнями и безжалостно притянуты к ветвям так, чтобы причинить боль. Парка, когда-то хорошенькая, пушистая, любовно расшитая узорами, теперь свисала длинными лохмами — точно кто-то полосовал ее ножом. В разрывах видна покрытая запекшимися царапинами грудь и запавший живот. Голова запрокинулась назад, едва не касаясь затылком воды. Густые ветви зацепились за торчащие из воды верхушки кустов — сосна закачалась, как лодка на речном перекате. Ледяная волна прокатилась сквозь ветви, накрыв малыша с головой. Растянутое меж ветвей тельце затрепетало в путах, тощая грудь судорожно вздохнула, и глубоко провалился живот.

Аякчан пронеслась над водой, перевернулась, сверкнула искра — ремень лопнул. Аякчан подхватила малыша под затылок и спинку и рванула вверх. На лице ее вдруг вспыхнуло изумление. Потом оно покраснело от натуги, как у человека, пытающегося удержать непомерную для него тяжесть. Хадамаха понял, кто этот малыш, сбросил с плеч парку и рванул к воде. «Одно преимущество у шелковых штанов — они даже не трещат, когда рвутся!» — успел подумать он.

— Он… я его не удержу! — успела крикнуть Аякчан, прежде чем малыш вывалился у нее из рук и камнем полетел вниз. Аякчан спикировала следом, но пацаненок уже пошел ко дну. От удара тела об воду взлетели брызги с такой силой, точно мальчишка был камнем, что изредка швыряют с небес заскучавшие верхние духи.

Черный медведь нырнул. Под водой было темно. Вернувшееся из-за гор Сумэру солнце озарило лес мутновато-серым, неуверенным светом, пройти сквозь толщу воды у него не хватало сил. Взбесившийся паводок волок за собой размытую землю, старую хвою, чешуйки сосновой коры и еще Эрлик знает что. Весь этот мусор болтался в воде густой плотной взвесью. Медведь заметался под водой туда-сюда, шаря лапами и надеясь подцепить идущее ко дну тяжелое тельце, но течение волокло его прочь, и он уже не был уверен, что ищет именно там, где надо. Медведь ударил лапами по воде, вынырнул, отчаянно огляделся — мальчишка и не думал всплывать!

— Хадамаха, где он? Нашел? — завопила сверху Аякчан, медведь нырнул снова.

Гребок, гребок, еще… Сильные лапы гнали его вниз. Бац! Удар в нос едва не вышиб воздух из легких — медведь понял, что с разгону врезался в землю. Его окружала сплошная тьма, черная, как кровь подземных авахи, и искать в этом мраке было совершенно безнадежной затеей…

Над головой вспыхнули звезды. Сотни синих Огоньков сверкали на поверхности воды, гасли и тут же вспыхивали вновь. Тонкие лучи пронзили подводную тьму, и он различил у самого дна темное пятно, рванул туда, ухватил пастью, точно большую рыбину — ух, и впрямь тяжеленный! С силой оттолкнувшись от дна, ринулся вверх. Голова медведя вынырнула на поверхность. Клубок Голубого пламени вонзился в воду прямо у него перед носом — медведь и сам не понял, как ему удалось сдержаться и не стиснуть клыки с перепугу! И даже рыкнуть на девушку нельзя, пасть мальчишкой занята! Аякчан заорала сама:

— Ты его нашел! — Она снова спикировала к нему, мокрые голубые патлы хлестнули по морде — тряпку с волос Аякчан давно потеряла. Медведь зарычал — она что, издевается? Девушка отпрянула, медведь поплыл к холму. Хакмар и Донгар уже стояли по шею в воде, готовые перехватить его ношу. Встревоженный заяц метался на верхушке холма.

— Каменный он, что ли? — изумленно пропыхтел Хакмар, выволакивая мальчишку на вершину. Пятки Аякчан ударили в землю, и тут же Голубой огонь заплясал на куче мокрых веток, покорно гоня тепло к мальчишке.

— Животом на колени ко мне кладите! — скомандовал Донгар и со всей силы врезал малышу кулаком между лопатками. Мальчишка изогнулся, как рыбка, и судорожно закашлялся, толчками изрыгая из себя воду. — Вот так хорошо, совсем хорошо! — бормотал Донгар, разминая мальчишке спину и бока. — Мазь в берестяном туеске из моего мешка дай, — бросил он Аякчан. — Его растереть надо. И закутать в теплое.

Хакмар кинулся греть над Огнем свой кожух. Малыш прекратил биться на руках у шамана и медленно поднял голову. Отблески Огня плясали на измученном личике, мокрые волосы свисали на лоб, а взгляд плыл, не в состоянии остановиться на чем-то одном. Наконец бессмысленно шарящие глаза замерли — на обеспокоенной заячьей мордочке, тычущейся чуть не в нос мальчишке. Взгляд малыша прояснился — маленькие губы дрогнули, точно вот-вот на них появится улыбка. Вторая морда, тоже обеспокоенная, но очень большая и мокрая, появилась в поле зрения мальчишки. Малыш некоторое время бессмысленно глядел на здоровенный черный нос медведя… затем страшно закричал и кубарем скатился с колен шамана. Ноги его не держали, он упал, вскочил снова и, оскальзываясь, кинулся к кромке островка с явным намерением броситься в воду!

— Держи его! — заорал Донгар.

— Куда тебя несет? — Хакмар растопырил руки, пытаясь сгрести мальчишку в охапку. Малыш с разбега врезался головой Хакмару в живот. Рот кузнеца открылся в безмолвном крике, глаза выпучились, и он завалился на спину. Малыш прыгнул — не так, как прыгают дети. Он растянулся в прыжке, перемахивая через упавшего Хакмара, приземлился на четвереньки, одним махом достиг воды. Налетевший сбоку медведь ударил его грудью, заставляя ребенка покатиться кубарем. Прежде чем малыш вскочил, медведь был уже рядом, обдавая горячим дыханием из пасти. Малыш снова закричал.

— Хадамаха, меняйся! Он тебя боится! — крикнул Донгар.

Медведь исчез. Появление на его месте полуголого парня в болтающихся вокруг пояса жалких тряпках малыша не успокоило. Наоборот, тот издал длинный вибрирующий вопль и… ударил Хадамаху по груди маленькой слабой ручонкой. Кровь брызнула во все стороны. На груди Хадамахи наливались алым длинные глубокие разрезы. Мальчишка метко брыкнулся… навалившийся ему на ноги Хакмар снова захрипел, хватаясь за живот.

— Не помните малыша, полудурки здоровенные! — вопила прыгающая вокруг Аякчан.

— Как бы он нас не помял! — прохрипел Хакмар. — Кто он такой?

— Амба, не видно, что ли! — рявкнул Хадамаха. — Тигр! Тихо, ты, котенок драный! Тигры купаться любят, но ты уже один раз плавал, — наваливаясь сверху, чтобы мальчишка и шевельнуться не мог, прорычал Хадамаха. — Не смей об меня когти точить, я тебе не дерево!

— Не надо! Дяденька, пожалуйста, не трогайте меня, не-е-ет! Ма-а-м-а! Ма-а-амочка! Помоги! — малыш бился в руках у Хадамахи и кричал. Отчаянно, безнадежно, как кричат, понимая, что все, конец, но так и не понимая — за что? Ты же ничего плохого не сделал, ты веселый, живой, у тебя есть мама, которая тебя любит, и ты самый дорогой и родной ее мальчик… Но ее здесь нет, она не успеет, а тому страшному, безжалостному, что схватило тебя, нравится, что ты маленький, и беспомощный, и тебе страшно, и ты кричишь, и плачешь, и пытаешься уговорить не делать это с тобой — ведь за что же, за что? А в ответ только смех, глумливый гогот, и боль, и ужас… Мамочка! Мама!