Очищение армии - Герман Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Военные историки, выдвигавшие эти доводы, вырывали отдельные факты и события из общего военно-политического контекста и рассматривали их вне всякой связи с конкретными условиями. Сколь ничтожны и мелочны все эти доводы, когда дело шло о достижении победы, которая, по мнению В. И. Ленина, могла оказать решающее влияние на все международное положение.
Никакие усилия не могли быть чрезмерными, если речь шла о достижении столь важной политической и стратегической цели. В Великую Отечественную войну советские войска не раз показывали, что они на такие героические усилия способны и несут в себе эту славную традицию еще со времен суворовского перехода через Альпы. Меньше всего пристало командованию Конармии, вершившей большие дела в Гражданскую войну, приводить в пользу невозможности перегруппировки из-под Львова доводы относительно малочисленности войск, отсутствия подвоза, усталости конского состава и тому подобное. Руководителей 1-й Конной армии, сыгравшей историческую роль в Гражданской войне, это, во всяком случае, не украшает.
Защитникам действий Конармии можно было бы, наконец, привести мнение французского полковника Луара, состоявшего при генерале Вейгане, который, как известно, в 1920 г. был послан спасать Пилсудского от разгрома.
В майском номере польского журнала «Беллона» за 1925 г. полковник Луар писал:
«Что стало бы с польским маневром, если бы Буденный всей Конной армией обрушился на контратакующие с Вепржа войска, ничем не обеспеченные с юга, а не упорствовал в своем желании пожать лавры, ведя бесполезные боевые действия под Львовом?»
И, отвечая на этот вопрос, он продолжает:
«Операция польских войск потерпела бы полный крах. Какие бы это имело последствия, даже трудно себе представить».
В таком же духе высказался и сам Пилсудский. В труде «1920 год» он пишет, что организация его контрманевра в сторону Брест-Литовска «таила в себе грозную опасность, которая могла превратить руководимый им маневр в чрезвычайно рискованное предприятие, ибо… он открывал входные ворота для Конной армии Буденного».
«Можно было ожидать, – пишет Пилсудский, – что через короткий промежуток времени я буду иметь на своих непосредственных тылах марширующую от Сокаля на Грубешов армию Буденного…»
Но Конармия не маршировала в тыл ударной группе Пилсудского, а топталась на месте в бесполезных действиях под Львовом.
Никогда и никакими доводами Сталин, Ворошилов и Буденный и их позднейшие защитники не смогут оправдать этот печальный факт перед историей.
Поражение является всегда тяжелым испытанием для полководца и обнажает всю его натуру, его положительные и отрицательные стороны. Нужно признать, что Тухачевский по своей молодости и недостаточной еще опытности в ведении крупных стратегических операций в тяжелые дни поражения его армий на Висле не смог оказаться на должной высоте, хотя и проявил широкое понимание обстановки в масштабе всего польского театра войны. Впервые оказавшись в таком положении, неся огромную ответственность перед Революцией, он переживал в августовские дни 1920 г. большую трагедию.
Проявив кипучую энергию, чтобы спасти положение, он при этом должен был бороться не только с волей противника на фронте, но и с тем противодействием своим планам и решениям, которое он встречал со стороны Главного командования, руководства Юго-Западного фронта и Конармии. Морально эта борьба была для него, молодого коммуниста и командующего, не имевшего еще признанного авторитета и возможности требовать безусловного выполнения своих директив, тяжелейшим фактором. Под мучительным бременем этой борьбы, не имея должной поддержки, Тухачевский упустил время для трудной, но все же возможной перегруппировки с далеко зашедшего правого крыла к своему центру и левому флангу, атакованному всей ударной группировкой Пилсудского. Наконец, когда катастрофа разразилась, он, может быть неосознанно, не смог целиком выполнить долг полководца перед войсками, попавшими в беду.
В то время, когда на Висле разыгрывалась тяжелая драма и когда обессиленные войска Западного фронта без патронов и снарядов, без снабжения и без управления сверху дрались за свое существование, прижатые к восточно-прусской границе, Тухачевский со своим штабом находился далеко в тылу. Все его управление ходом операции держалось на телеграфных проводах, и, когда проводная связь была прервана, командующий оказался без войск, так как не мог больше передать им ни одного приказа. А войска фронта остались без командующего и без управления. Весь финал операции разыгрался поэтому без его участия.
На такой системе управления, когда полководец со своим штабом находится далеко в тылу и все поле сражения расстилается перед ним на карте, сказалось, конечно, влияние опыта Первой мировой войны и установившаяся на ней практика. В годы Гражданской войны Тухачевский не мог еще отрешиться от старого опыта, характерного для условий линейной стратегии, и поэтому остался безучастным зрителем разгрома своих армий. Тем тягостнее были его переживания.
Когда Тухачевскому стала ясна картина уже разразившейся катастрофы и когда он уже ничего не мог сделать, он заперся в своем штабном вагоне и весь день никому не показывался на глаза. Только сам он мог бы рассказать, что тогда передумал.
Долгие годы спустя в частной беседе он сказал только, что за этот день постарел на десять лет, намного вырос и понял все значение мысли Клаузевица о «трениях» на войне.
Можно было только догадываться, о каких «трениях» говорил Тухачевский. Но он, несомненно, имел в виду те «трения», которые пришлось ему испытать в своих отношениях с Главным командованием, руководством Юго-Западного фронта и Конармии и которых он не смог побороть. Во всяком случае, смысл высказывания Тухачевского заключался в том, что в 1920 г. он потерпел поражение не столько от белополяков, сколько от этих «трений».
Присутствовавший при этом разговоре Иероним Петрович Уборевич спросил Тухачевского, почему он в эти критические дни на Висле не появился среди своих войск и не организовал лично их прорыва из окружения к северу от Варшавы. Уборевич сказал, что пробивался бы к своим войскам любыми средствами – на машине, на самолете, наконец, на лошади – и, взяв на себя непосредственное командование, вывел бы их из окружения. В этих словах был, между прочим, весь Уборевич – солдат революции, каким его знали соратники.
Подумав, Тухачевский ответил, что роль командующего фронта тогда понималась иначе, и добавил, что сейчас, конечно, учить и воспитывать высший командный состав на этом примере нельзя и что в трудном положении высшие командующие должны брать на себя руководство войсками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});