Журнал «День и ночь» 2009 №4 - Николай Шамсутдинов

Вот уже пятый год, как Саша жила со мной. Мы ходили гулять, читали книги, смотрели телевизор, разговаривали, здоровались с соседями, покупали сладости, мечтали, словом были семьёй. Пожалуй, только не завели собаку, хотя Сашка и просила, я не дала себя уговорить.

Чтобы покупать для неё фрукты (считается, что семилетним девочкам они полезны и нужны для роста), я работала на дому, набирала скучные тексты про литьё чугуна, тщательный уход за промышленными турбинами, экономию полимерных материалов и прочие незаменимые для человечества вещи. В офис ездила только за очередной порцией этой галиматьи или за деньгами.

Два дня в неделю подрабатывала, набивая объявления в бесплатные газеты. Из них я узнавала, что люди нашего города постоянно нуждаются в жилье, теряют своих домашних животных, пытаются познакомиться друг с другом, попутно что-нибудь продавая, они ищут работу и торопятся совершить как можно больше выгодных обменов и сделок. Эти деньги мы тратили на оплату Сашиных занятий балетом.

Мохнатый щенок чау-чау вывалил фиолетовый язык и, тяжело дыша, обогнал хозяина. Я замерла в ожидании, но зверь, цокая по асфальту когтями, прошёл мимо с равнодушным видом. Саша дремотно вздохнула, устроилась поудобней у меня на плече. Я почувствовала мятный запах её волос. Тогда они были ещё красивые: густые и длинные, с чайным отливом. Пожалуй, это наше единственное семейное сходство. Но людям его хватало, чтобы ошибочно принимать Сашу за мою дочь.

Я высвободила правую руку и убрала выбившуюся прядь с её лица. Она нахмурила светлые брови, мне даже показалось, будто вот-вот откроет глаза, но Сашка только моргнула. Тёмные круги оттеняли глазницы, подбородок скорбно заострился, из-за этого она казалась измученной и невыспавшейся, хотя я точно знала: всю ночь Саша спала крепко.

Вдали заурчала газонокосилка, повеяло скошенной травой, терпким ароматом диких цветов. Вот вам и «Степь», Антон Павлович. Наши города скоро её вытравят. Чёткость клумб, ограниченность парков не оставят места даже для фантазий.

Откуда-то прилетела чёрно-жёлтая бабочка и села на носок моей туфли. Я качнула ногой, она не обратила внимания. Потом появились ещё две, обе устроились на спинке скамьи. Большая красная, поводя усиками и перебирая мохнатыми лапками, взгромоздилась Саше на голову и прикинулась экзотическим цветком.

Мне всегда казалось, будто всё природное совершенство запечатлено на их тоненьких крылышках, и тайна мироздания откроется только тому, кто разгадает узор. Может, поэтому Саша часто рисовала их красками в альбоме или ей, как и всем детям, нравились цветные картинки?

— А что стало с Егорушкой потом? — спросила она сонно.

— Он повзрослел.

— Все книжки, которые мы читаем, заканчиваются одинаково, — Саша ленивым жестом смахнула бабочку. Та затрепетала крылышками и перебралась обратно на скамью.

— Неправда. Помнишь, Маленький Принц так и не вырос?

Саша замотала головой:

— Вырос, только по-другому.

— Это как?

— Ну, по-другому. Как маленькая собачка. Я вздохнула.

— Разве тебе не нравятся взрослые?

— Нет.

— Почему?

— С ними скучно. Я помолчала.

— Но ведь с Антоном тебе не скучно?

Саша улыбнулась, в глазах заиграл озорной огонёк.

— Антон не взрослый.

— Ага, как маленькая собачка. Мы помолчали ещё немного.

— Ладно, я найду для тебя какую-нибудь другую книгу, где никто не взрослеет… Может, пойдём уже? Мне надо работать.

Она кивнула.

Я взяла её за руку, и бабочки, которых к тому времени набралось штук семь, проводили нас до выхода из парка. Они кружили над Сашиным букетом, гоняясь друг за другом, попеременно садились на цветы, пока нарастающий автомобильный гул не распугал их. Саша помахала им на прощание ромашками, и мы зашагали дальше.

III

Я задёрнула штору и повернула монитор в сторону, чтобы не отсвечивало экран. Десять страниц о правилах вытачивания втулок, такое не приснится даже Толстому. Такое вообще никому не приснится.

Трудоголики твердят, как заведённые: «Чтобы не в тягость, работа должна быть любимой, чтобы не скучно, то же самое». Но всё-таки некоторые профессии, наверное, в силу их однообразности любить трудно. Хотя, возможно, это исключение только для моей.

Электронные часы на тумбочке в противоположном углу показывали время зелёным: 17:02. Я подумала, что уже пора собирать Сашу на урок балета. Неля Петровна не любила, когда мы опаздывали. Да мне и самой надоело торчать дома.

В прихожей зазвонил телефон. Всякий раз я обещаю себе сменить этот дребезжащий аппарат на что-нибудь цивильное, менее раздражающее, только всё никак не удаётся отложить деньги.

— Майя Николаевна, милочка, — Неля Петровна чётко выговаривала каждое слово, — вы уж меня простите, что-то мне сегодня нездоровится. Давайте перенесём класс на завтра, скажем, часов на шесть?

Она почему-то всегда говорила «класс» и никогда не называла занятием или уроком. Вообще Неля Петровна была из тех пожилых дам, которые при любых обстоятельствах приветливы. Её образованность и интеллигентность завораживали собеседника, внушая ему какое-то невнятное чувство благодарности. Учениц она неизменно называла «деточка», учеников — «мальчик», а к родительницам и родственницам традиционно обращалась «милочка».

— Хорошо, как вам будет удобней.

— Вас не очень затруднит привезти девочку ко мне домой?

— Нет, конечно, нет.

— Тогда записывайте адрес.

Я нацарапала его на клочке бумаги, Неля Петровна ещё пожаловалась на жару, давление, и мы попрощались. Повесила трубку, решив, что теперь вечер пойдёт кувырком, потому что Саша проснётся и не даст мне покоя.

На экране уныло чернел новый абзац: «Зажмите в патрон сверлильного станка пруток. В свечное отверстие головки цилиндра плотно вставьте любой ровный предмет длиной 150–200 мм. Вкрутите в отверстия с только что нарезанной резьбой два болта или шпильки м10. Они выполнят роль ножек — упоров. Отрегулируйте их длину таким образом, чтобы оба прутка стали параллельны друг другу, и затем рассверлите отверстие до диаметра 16,5 мм».

Я снова отошла от компьютера. В последнее время работа особенно нагоняла тоску. Сняла трубку и покрутила телефонный диск. Никто не ответил. В соседней комнате, завернувшись в голубоватую простыню, всё ещё спала Саша. Тёплые световые квадраты лежали под окном и возле кровати, грея её серенькие тапочки. Хотя дневной зной давно сошёл, Сашка дышала тяжело. Её влажные волосы спутались и прилипли к вискам. На лбу выступили капельки пота. Я села на постель, чтобы увидеть, как она проснётся. Мне нравилось смотреть на неё, когда она открывала заспанные глаза, глубоко вдыхала воздух, а потом лениво потягивалась. Я думала о том, где же бродила её сонная душа. Каким зверем оборачивалась и где блуждала. Ведь ещё древние славяне рассказывали про то, как во сне половина человеческой сути, вылетая изо рта, уходит в животном облике путешествовать по местам, которые снятся. Поэтому нельзя будить крепко спящего, переворачивать сонного, чтобы не запутать душу и не сбить с верной дороги. С Сашкой и подавно.

IV

Антон въехал в соседнюю квартиру три года назад.

Старая «Газель», набитая потрёпанным барахлом, остановилась возле подъезда. Из кабины вместе с водителем вышел приземистый парень, белесый, коротко стриженный. Он понюхал толстым носом воздух и оглядел машину. Его блеклые глазки (цвета я до сих пор не разобрала) остановились на маленькой старушке в кузове.

Сухая, дряхлая, как вся её мебель; она сидела на кресельном подлокотнике в дальнем углу. Я даже подумала, что она похожа на лишний стул или другой не очень нужный предмет гарнитура, который с собой-то взяли только потому, что пожалели оставлять новым жильцам. Её жиденькие волосы были разделены на ровный пробор и зачёсаны за уши. Когда Антон зацепился за неё взглядом, старушка заёрзала и суетно заговорила неразборчиво, показывая редкие зубы и теребя причёску. Он покивал ей в ответ и закурил. Она выжидательно замолчала, закрутила перламутровую пуговицу на растянутом манжете своей кофты. Водитель принял это за знак, дёрнув скобу, опустил борт кузова.

Самое грустное впечатление на меня производят переезды. Когда люди срываются с насиженного места со своим печальным скарбом, едут в неизвестность с бессознательной надеждой на лучшее. Перевозимая мебель кажется отслужившей и старой, а новоявленные жильцы измотанными и беспокойными. Человеческое достоинство унижается до переживаний о потерянных вилках да оцарапанных антресолях. Всё это напоминает банальные разглагольствования о ничтожной песчинке в бескрайней Вселенной. Суета грозит ненужностью, а уютные воспоминания скапливаются в необжитом углу.