Журнал «День и ночь» 2009 №4 - Николай Шамсутдинов

— Наш Алька женится!

С крыши беседки срываются голуби и суматошно хлопают крыльями. Вздрагивает старый дом, распахивает удивлённые окна, из них выглядывают толстая Бася, Мира Наумовна, дедушка Сема и даже бабушки Лиза и Века. Подпрыгивает скамейка, вскакивают тётя Фира и тётя Голда. Звенят старые тазы, вёдра и корыта в сарае, сыплется труха и высовывается дядя Петя-рыбак. Останавливается тётя Маша, роняет тяжёлые сумки, хватается за сердце. Падает с велосипеда Славик. Замирают на ступеньках, ведущих с Боричева Тока во двор, Алик и незнакомая девушка.

А Валеркин крик летит над двором, отзывается эхом в подворотне, вырывается на улицу:

— Ура! Наш Алька женится!

Вячеслав Брус

Грустен дух родных пенат…

По тропинке к дуэли Лермонтова

Рдеет Кавказ на закате во льду,Я по скалистой тропинке иду,Грустные мысли плывут в голове,Прыгают чёрные птицы в траве…

Как же случилось: Кавказ не помог,Хоть и тебя приютил от рожденья…Все отвернулись — Россия и Бог,Будто ты не был их лучшим твореньем?..

* * *

Шёл уныло по тропе я,И вокруг всё тихо было,Над скалистою громадойПо ребру луна всходила…

И чернел передо мноюКипарис пирамидальный,И прохладой из долиныОвевало камень скальный,

И ленивой позолотойМоря гладь вдали светилась…Из души наружу песня,Отстоявшись, запросилась.

* * *

Семя, брошенное в землю,Может, и не прорастёт:Мать-земля не всё приемлет,Мать-земля не всё берёт.

Прощание

Щедр был я. Я рукою-владыкоюСыпал перлы к любимым ногам,Я твердил: «Мою радость великуюЯ другим ни за что не отдам».

А теперь никакого желания —Я остыл. Я уже не горю.А теперь, как бы Вам на прощание,Я иное совсем говорю.

Говорю, что над чувством не властен я,Что давно уж в раздоре я с ним,Что желаю Вам искренне счастья я(Больно высказать только) — с другим.

* * *

Я с ним дружил. Мы здесь сиделиЗа рюмкой терпкого вина…Тому свидетелями — ели,Что нам кивали у окна.

И вот я вновь из странствий дальнихЗдесь, дома, у того окна…Нет мест на Родине печальней,Где смерть до срока побыла…

Как хрупок мир наш, в самом деле,Как грустен дух родных пенат…А за окном все те же елиСтеной зелёною стоят.

Алёна Бондарева

Танец Анитры

I

Бывают дни, предназначенные для подвигов, сдачи внаём квартир, возвращения долгов и других важных дел. В один из таких дней «для чего-то» можно сойти с ума, повеситься или влюбиться. Погнаться за необратимостью, нарушить упорядоченный ход всего сущего и натворить бог знает каких глупостей. Впрочем, подобное свойственно только любителям.

Сегодня мало солнца и пахнет осенью, деревья, не стесняясь августа, разбрасывают листья. Через всё небо протянуты чёрные провода, на которых балансируют галки. Дома тонут в утреннем смоге. Воздух влажен, всё вокруг напоминает чёткий карандашный рисунок. Только дворничиха в рыжей спецодежде уныло скребёт метлой возле мусорки, оживляет пасмурную картинку. Время от времени она недовольно оглядывает прохожих, бубнит себе под нос, одёргивая измятый жилет, убирает выцветшие волосы под косынку и продолжает работать.

Утренние люди кутаются в шарфы, бредут к автобусной остановке. Я иду рядом, смотрю на них. Пытаюсь, и никак не могу представить то, о чём они могут думать.

Мы втискиваемся в автобус одинаково безличные и непроснувшиеся. В салоне уже пахнет раздражением. К недовольству постепенно примешивается аромат дешёвой туалетной воды и несвежесть чужого дыхания.

«Осторожно, двери закрываются», и я стараюсь сосредоточиться, не позволяя этой волне захватить меня. Разглядываю людей, думаю, чем они живут и для чего просыпаются каждое утро.

Наверное, высокий парень в чёрном берете любит свою маму, а она ему каждый день готовит завтрак и начищает ботинки до блеска. Худенькая нимфетка, крашенная в рыжий, трогательно прижимает к спортивной курточке жёлтый «Таблоид» Ильи Стогоff’а. Отдирает с обложки ценник, разглаживает большим пальцем исцарапанное место. Наверное, по ночам она плачет от привязанности к кумиру. Взъерошенный школьник с рюкзаком в модных мультяшках обожает аниме и стрелять по голубям пластиковыми шариками из игрушечного пистолета. Каждый из них пытается оправдать своё очередное пробуждение.

Размышляя, я порой увлекаюсь сочинением жизненных подробностей и мелодраматичных перипетий, которые когда-то видела по телевизору в ток-шоу, о которых читала в газетах. Готовые сюжеты роятся в голове.

Майя… Отец назвал меня Майей, потому что родилась в январе, а ему всегда нравилась весна. У него были мохнатые усы и карие глаза — так говорила мама. Возможно, это выдумка, но всё равно я благодарна ей, ведь она не заставила меня верить в то, что он был лётчиком-героем или космонавтом-испытателем, не рассказывала про гибель на неизвестной войне и не придумывала шпионских историй. Она просто сказала, что отец был хорошим человеком, и что понятия не имеет, где он теперь… Но всё же меня пугает невозможность вспомнить его самой…

Подумать только, каждый день мир информирует о том, что цена барреля нефти упала на три пункта, доллар остановил рост, американские жители больше всего подвержены ожирению, а на Индонезийских островах опять обнаружили неизвестный вирус и, если человечество не одумается, к 2100 году планета задохнётся, но прежде власть захватят «зелёныю»…

Я как губка впитываю, уже не в состоянии вспомнить важного, того самого, о чем нельзя забывать ни в коем случае. Думаю, с какой скоростью мир крутит своё информационное колесо, и постепенно забываю, почему в детстве мороженое было вкусней, а лето казалось невероятно длинным. Я узнаю об очередных сбоях в экономике развивающихся стран, но совсем не помню, отчего когда-то, давным-давно, будто бы в другой жизни, мамина задержка на работе приравнивалась к трагедии. Мне твердят с экрана о необходимости суперпылесоса, я всерьёз задумываюсь о его незаменимом и положительном влиянии, напрочь забывая про то, о чём говорил папа, укладывая спать…

Я разглядываю пассажиров, они невольно отворачиваются, потому что им кажется, будто бы у меня слишком тяжёлый взгляд. Люди, как известно, избегают вещей с пометкой «слишком». Слишком новый, слишком скучный, слишком значимый — подобное выглядит слишком пугающе. Впрочем, такую боязнь крайностей можно простить, списав на стремление к гармонии…

Больше всего я люблю рассматривать старух. Ветхие, в своих поношенных платьях и вышедших из моды туфлях, они едут рядом со мной каждый день. От них пахнет старостью и разрушением, порой даже трудно поверить в то, что они ещё дышат, и уж совсем невозможно — что думают. Беззубые, с полоумными взглядами, жёлтой морщинистой кожей, испещрённой пигментными пятнами, они пугают и притягивают, служат немым доказательством того, что жизнь — самое временное из всех явлений…

Но это счастливицы, дожившие до естественного распада… через все этапы прямо в карман к вечности…

II

Три цветных зайца на каштановой аллее невыразительно улыбались с асфальта. И только четвёртый, жёлто-синий в красных трусах, печально глядел на прохожих. Наверное, из-за того, что в правой лапе он держал большой сиреневый карандаш, а левой у него совсем не было. Курчавый мальчик, рисовавший эту стайку, вдруг заторопился. Спешно отёр о джинсовые штанишки перепачканные мелом руки, позабыв дорисовать вторую. Скорей всего, он побежал обедать и спать. Ведь именно поэтому к двум часам из парка пропадали все дети. К трём смолкали бесконечные «почему», затихали звенящие велосипеды, а гремящие игрушки на колёсиках заботливо утягивались за потёртые верёвочки домой.

Мы сидели на прохладной скамье в тени, я слушала, как тишина постепенно наполняла воздух, Саша опять заснула, уронив голову мне на плечо, букет бледных ромашек рассыпался ей на подол, как только она закрыла глаза и опустила руки. В этот раз я не стала её будить. Просто отложила в сторону Чехова. Ленивая мошкара кружила в солнечной полоске, каштановые лапы то и дело подрагивали от лёгкого ветерка, время от времени подставляя августовскому солнцу свои широкие листья. Несколько минут я не двигалась, боялась спугнуть мгновение.