За Тридевять Земель - Игорь Юрьевич Скарбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Покинув в срочном порядке храм божий, Лопотов первым делом пошел в дом правителя (сам правитель находился в Ново-Архангельске), где рядом с сенями и прямо над пороховым погребом помещались в одном из чуланов его скромные холостяцкие апартаменты. Примостившись в углу своей комнатухи, Трофим принялся спешно натягивать громадных размеров торбасы. Последние вполне соответствовали росту приставника. Скоро вышел он из дома и направился к крутояру, где уже толпились алеуты и каюры, то и дело указывая на поблескивающий в недальнем расстоянии багряный корпус фрегата. Завидев приближающееся начальство, партовые тут же возвратились к оставленным делам — всем было хорошо известно, что Лопотов не любит праздных людей.
Корабль тем временем был приведен к ветру и теперь спокойно покачивался на легкой волне. Скрипнули боканцы, поползли вниз фалини. Раздавшийся следом всплеск свидетельствовал, что шлюпка спущена на воду. Капитан Ружев-ский вместе с офицерами спустился по штормтрапу вниз, где их уже ожидали матросы. Легкие весла ударили по воде, и шлюпка, слегка покачиваясь на волнах, устремилась к берегу. Лопотов собственноручно помог выйти капитану и принайтовить шлюпку к причальному столбу возле берегового флагштока со стягом Российско-Американской компании. Прибывшие мореходы прошли между обитыми тесом алеутскими домиками к южному входу крепости, защищенному двумя карронадами большого калибра. Под прицельным огнем их в случае надобности находились и расположенные вне крепости магазины, мастерские, основная ферма, включавшая скотный двор, ветряная мельница и баня.
...Никострат свалил у каменки еще одну вязанку сухих поленьев и подался было обратно к выходу.
— Будя,— остановил его Ермей Ветка.— А то ихнему высокоблагородию пекло дивно за стужу помстится.
Как гостей да с дороги-то банькой не попотчевать! Приставник велел Никострату самому проследить, чтобы сделано все было в наилучшем виде: и банька пожарче истоплена, и вода со Светлого озерца, что дух дает свободный, доставлена, да чтобы варенных в кипучем котле щелоков было вдосталь, да трав, да соцветий душистых. В квасе с мятой (и для распарки веников, и для поддавания на каменку, и для внутреннего потребления) также нехватку не было. К случаю подоспел Ермей Ветка, недавно прибывший с Ситхи,— известный мастак по части бань. Он и порадел...
Лежа под образами, приставник и капитан вели негромкую беседу про тутошнее нелегкое житье-бытье. Епимах же больше внимал разговору, нежели поддерживал его. Речь шла о пшенице в зерне, покупаемой здесь преимущественно у монахов по три гишпанских пиастра за фанегу, весом около четырех пудов. Выходило, стало быть, около рубля серебром за пуд — цена чрезвычайно выгодная. Говорили и об открывающемся для россиян выгодном приобретении крупного рогатого скота. За быка, к примеру, платили три-четыре пиастра; причем большая часть стоимости шла за его поимку. (Два конных гишпанца получали за нее до трех пиастров, смотря по отдаленности, где находилось одичавшее стадо; главный же доход хозяина при этом составляла кожа, которая им всегда выговаривалась.) Поведал Трофим своему собеседнику и о готовности к отправке в Ситху до 750 пудов пшеницы и ячменя, а также солонины, овощей, соли...
— Однако теперь гишпанские власти всячески препятствуют произвождению комерцы с монахами, опасаясь завладения нами территории далее порта Румянцева, к югу... С дикими ж расторжек почти не имеем, разве что подсобят нам в работах, не по плакатной цене, а за кошт, да за корольки...— вздохнул Лопотов.
Ружевский глубоко задумался.
— Да тут еще, ваше высокоблагородие, такая намолвка идет... верно ли — нет, а токма донесли мне намедни, что фрахтованное наше суденышко, «Инфанту Изабеллу», со всею командою и мягкой рухлядишкою гишпанцы в Монтере умыкнули.
— То есть как в Монтерее? — Капитан приподнялся со своего ложа.— Вы что, и там торги ведете?
— Да вроде бы нет. Мне в случае то неведомо. Сам сомневаюсь: почто пересельника Йорта туда поляковать понесло...
— Так доподлинно надо про то узнать.
— И я тако думаю и ужо спроворил кое-кого туда. Теперь маненько пождать надо, да токма опасливо: худые вести — оне завсегда опережают...
Капитан Ружевский, человек в годах, выдержанный и с опытом, надо сказать, немалым, четко уяснил для себя правило: конфликтовать — со своими ли, с чужими — без крайней на то необходимости дело пустое и немалый ущерб наносящее. Поэтому и не возникало у него никогда размолвок с правителями Русской Америки, навроде тех, что имели в свое время место у Лазарева с Барановым и у Коцебу с Кусковым.
Понимал он, что и с испанцами не через одни орудийные жерла диалоги вести надобно.
— А теперь, ваше высокоблагородие,— прервал Лопотов думы капитана,— подневольтесь, водочки извольте выкушать. И от праведников про то указано: «Год не пей, а опосля баньки уворуй, да выпей!»
— ...Вот и добро, стало быть,— улыбнулся приставник, когда Епимах, принявший свою «горькую долю» последним, звучно хрустнул огуречном.— Ну а теперь, по возрождении плоти и духа, не угодно ли чайку откушать...
Из бани возвращались распаренными и умиротворенными, с расстегнутыми рубахами и в полном забвении всяческих земных передряг. Доброе это дело — посидеть после баньки возле ведерного самовара да попить чайку с медом да клюквой. Посидеть с узорно вышитым рушником на шее. Посидеть... да так, чтобы потом рубаху было «хоть выжимай». Потрескивают угольки в пузатом, начищенном до солнечного блеска самоваре, а на столе: хлебушко горячий, да сало стылое с чесночком, меды, варенья разные да коврижки с пряниками печатными.
Пригожая златокосая россиянка, исполнявшая роль хозяйки-экономки, испросила у честной компании дозволения удалиться; дело в том, что она обучала детей поселенцев и индейцев грамоте, и теперь как раз наступило время занятий. При всем желании не нашли бы мы в колонии человека, исполнявшего лишь одну должность. Так, каждый промышленный в Россе являлся одновременно и воином, и сельским работником. Причем для занятий этих характерна была та же дисциплина, с какой стоят обычно на часах или учатся ружью. Одному из российских мореходов — путешественников того времени принадлежит весьма меткое замечание: «...русский человек везде одинаков: где ни изберет место, на Полярном ли круге, в благословенных ли долинах Калифорнии или на Ферлон-ских Камнях — везде ставит свою национальную избу, баню, заводится хозяйкой; но на службу в колонии Российские поступали люди, видевшие свет не с полатей, притом содержатся
