Пейтон-Плейс - Грейс Металиус

Пальцы Эллисон нетерпеливо расстегивали пуговицы пижамы, дрожа от желания поскорее сбросить с себя то, что так подчеркивало ее детскость. От прикосновения лифа к голому телу стало холодно, но он был гладкий и мягкий, как мыльная пена. Голубой шелк отражался в ее глазах. Тюлевые юбки неприятно царапали ноги, и Эллисон в панике поняла, что ее первое взрослое платье не делает ее ничуть взрослее.

«А что, если я ему не понравлюсь, — подумала она. — Что, если он увидит меня и пожалеет, что пригласил!»

Эллисон подбежала к бюро и вытащила из ящика бюстгальтер с резиновыми чашечками. Боясь снять верх платья и одеть это приспособление, она приложила его к груди поверх платья. Если бюстгальтер не сделает ее взрослее, тогда уже ничто не поможет. Наконец, повернувшись спиной к зеркалу, она быстро сняла верх платья, одела бюстгальтер и вновь надела платье. Стремительно развернувшись кругом, она попробовала понять по своему отражению, каким будет первое впечатление у Родни, когда он увидит ее в этом платье.

Зеркало уверяло Эллисон, что оно будет благоприятным.

Верх платья волшебным образом приобрел пышные формы, материя туго натянулась на резиновых чашечках, из-за чего талия стала казаться тоньше, а бедра круглее.

Эллисон наклонилась вперед, надеясь, что вырез на платье достаточно глубок и что округлости в верхней части будут видны тому, кто посмотрит на них под этим углом. За день до этого они с Кэти Элсворс закончили чтение книги, в которой главного героя от вида бюста его возлюбленной в жар бросило. Эллисон вздохнула. Платье полностью скрывало ее грудь, и, даже если бы это было не так, бюстгальтер с резиновыми чашечками сделал бы это за него.

«Но, — подумала она, поворачиваясь перед зеркалом, — так я выгляжу очень зрелой, а все сразу никогда не получается».

— Господи, Эллисон, уже почти три часа утра. Снимай платье и ложись в постель!

От неожиданности Эллисон дернулась так, будто ее ударили в живот. Она вдруг поняла, что в комнате холодно, и задрожала. Сама не зная почему, Эллисон попробовала представить, что чувствует канарейка, когда чья-нибудь рука залезает в ее клетку.

— Прежде чем войти, ты могла бы постучать, — резко сказала она.

Констанс, не сознавая, что ворвалась в чужие мечтания, отвечала в том же духе.

— Не дерзи, Эллисон, — сказала она. — Снимай платье.

— Когда бы и что бы я ни говорила — это всегда дерзость, — зло сказала Эллисон. — Но что бы ты ни говорила — это всегда вежливо.

— И дай мне этот дурацкий резиновый лифчик, — сказала Констанс, игнорируя замечание дочери. — В этой штуковине ты похожа на аэростат.

Эллисон разрыдалась, платье упало на пол.

— Я ни на секунду не могу остаться одна, — всхлипывала она. — Даже в своей собственной комнате!

Констанс подняла платье и повесила его в шкаф.

— Давай, давай, — сказала она, протягивая руку к лифчику.

— Ты плохая, — кричала Эллисон. — Плохая, подлая и жестокая! Что бы я ни захотела, ты всегда все стараешься испортить!

— Замолчи и ложись спать, — холодно сказала Констанс, выключая свет.

Рыдания Эллисон провожали ее по коридору до самой комнаты. Констанс взяла сигарету и закурила. Последнее время она слишком много курила и слишком часто бывала несправедлива к Эллисон. С лифчиком тоже было несправедливо. До этого случая Констанс месяцы позволяла дочери думать, будто ее мама считает, что она быстро развивается и превращается в чувственную девушку.

«Я должна была положить этому конец в самом начале. Даже если она занимается этим только дома, я должна дать ей понять, что фальшивыми штучками никого не обманешь, а если и обманешь, то очень не надолго».

Констанс вздохнула и глубоко затянулась.

— Чертово время года, из-за него все валится из рук, — сказала она и удивилась себе: у нее не было привычки разговаривать с собой вслух и она крайне редко ругалась.

Из-за этого дождя у кого хочешь начнется депрессия.

В этот год было очень легко все валить на погоду. Весна опоздала и теперь нагоняла упущенное. Она вихрем ворвалась в Пейтон-Плейс и торопилась, торопилась, торопилась. Как Белый Кролик на чай к Мэду Хаттеру, думала Эллисон. Весна сорвала лед с Коннектикут, и река недовольно бурлила, стонала и, протестуя, выходила из берегов. Она стряхнула снег зимы с полей и деревьев и безжалостно колотила землю, пока толстый слой льда не отступил и не превратился в грязную жижу. В этот год весна была резкой, о ней не приходилось думать как о поре нежных листиков и маленьких изящных цветочков, она яростно сражалась, обуреваемая навязчивой идеей отвоевать у зимы всю землю. Только после окончательной победы она улыбнулась и успокоилась, как капризный ребенок после истерики. Ко второй половине мая весна расслабилась и расположилась на земле, самодовольно расправив зеленые юбки. Фермеры начали копошиться в садах и огородах, одним глазом поглядывая на свою взбалмошную госпожу, которая в любую минуту могла вспыхнуть от гнева. Весна утихомирилась, дни плавно, как симфония, переходили один в другой, и только Констанс никак не могла успокоиться. Она не признавала, что ее симптомы сродни болезненному юношескому беспокойству и что томление и неудовлетворенность, которые без конца мучили ее, носили сексуальный характер. Она во всем обвиняла внешние проявления своей жизни, свою дочь, трудности, связанные с расширением магазина, и то, что она находится в постоянном напряжении, стараясь успеть и там, и там.

— От этого затошнит и ученого христианина! — зло заявила она однажды, распаковывая товар в магазине.

— Что вы говорите, миссис Маккензи? — спросила Селена Кросс из-за прилавка, где она сортировала детские вещи.

— О, иди к черту, — резко сказала Констанс.

Селена промолчала. Ей больно было видеть миссис Маккензи такой несчастной, а это продолжалось уже не одну неделю. Не то чтобы состояние Констанс всегда проявлялось в том, как она говорит, но никто не может предсказать заранее, когда человек сорвется на грубость, и от этого работа в магазине шла не очень гладко. Когда Селена чувствовала, что Констанс вот-вот взорвется, она всегда старалась первой подойти к клиенту и надеялась, что он не потребует, чтобы его обслужила Констанс. Но хуже всего для Селены было то, как миссис Маккензи вела себя после вспышек раздражительности. Она извинялась, пыталась найти себе оправдания и улыбалась при этом как-то жалко и неуверенно. От этого Селене хотелось похлопать Констанс по плечу и уверить ее, что все будет хорошо. Когда миссис Маккензи извинялась, она становилась похожа на Джо, когда он, сделав что-нибудь, что разозлило Селену, пытался с ней помириться. И вэтом отражалась преданность Селены миссис Констанс Маккензи. Она спокойно выносила вид мучимого раскаянием человека, но только не Констанс и не Джо.