Япония: язык и культура - Владмир Алпатов

Предельный случай подчиненной роли в диалоге – молчание. Хотя «культура молчания» распространяется и на мужчин, но особенно оно свойственно женщинам. В эпоху Токугава вообще считалось, что женщины, кроме случаев крайней необходимости, не должны разговаривать [Nakamura 2007: 57]. И традиции молчаливости женщин сохранялись и в более поздние эпохи [Sasaki 2001: 233], иногда проявляясь даже сейчас.

В ряде жанров гендерные различия специально культивируются. Один из примеров – реклама. Она характеризуется, во-первых, адресностью (товары для мужчин, товары для женщин), во-вторых, созданием обобщенных стандартных образов мужчины и женщины. Поэтому в рекламе активно используются мужские и женские местоимения и другие индикаторы; часто по ним можно определить адрес рекламы: крупные автомобили рекламируются «по-мужски», небольшие автомобили «по-женски» [Hayakawa 2001: 48]. Языковой и визуальный образы поддерживают стереотипы: женщины в 70 % рекламы – в возрасте от 20 до 30 лет, и женщины в отличие от мужчин не изображаются на работе [Hayakawa 2001: 44].

Другой такого рода жанр—уже упоминавшиеся женские журналы. В 1987 г. в Японии издавалось 28 массовых журналов, рассчитанных на разные группы адресатов (молодые девушки, домашние хозяйки), общим тиражом 7 миллионов экземпляров [Sasaki 2000–2003, 2: 301]. Автор исследования языка этих журналов отмечает, что за 80—90-е годы там особенности женской речи строго соблюдались и даже стали встречаться чаще [Nakajima 2001: 52]. С другой стороны, немало и печатных изданий, рассчитанных на мужчин, к их числу относятся и спортивные издания, как правило, не рассчитанные на чтение женщинами (хотя в Японии развит и женский спорт, эта сфера считается олицетворением традиционных мужских качеств). Там отражаются мужской вариант языка и, как жалуются авторы-женщины, мужское отношение к женщине как к предмету потребления [Satake 2001c]. Еще один жанр, где сознательно поддерживается традиция гендерных различий—песенные тексты «про любовь», где мужчина называет свою партнершу omae или kimi, а она его anata [Ochiai 2001].

Наряду с этими жанрами, уже давно существующими, имеются и новые речевые жанры и стили, создающиеся на наших глазах. Среди школьниц, студенток и «офисных леди» получил распространение так называемый gyaru-moji 'девичий алфавит', иногда также именуемый heta-moji 'неумелый алфавит'. Он употребляется исключительно для дружеского письменного общения между девушками, обычно по мобильному телефону, но иногда и от руки; он пропагандируется в журналах для девушек. Для gyaru-moji характерны графическое видоизменение письменных знаков (иероглифов, хираганы, катаканы), их использование в границах, не предусмотренных нормой. Строгих правил здесь нет, возможны любые индивидуальные вольности. О gyaru-moji см. [Gyaru-moji; Благовещенская 2007]. Несколько ранее, в 80—90-е гг. существовал другой графический стиль maru-moji 'круглое письмо', в котором иероглифы и знаки каны сохраняли некоторый инвариант, но особым образом деформировались; он также распространялся среди девочек-подростков и молодых девушек. См. о нём [Kikuchi 1992; Маевский 2000: 154–155]. Сейчас этот стиль вышел из моды. Если сравнить maru-moji и gyaru-moji, то можно видеть, что, во-первых, более поздний стиль рвет с традицией радикальнее: знак может терять инвариантность, например иероглиф может разделиться на два, чего раньше не было, во-вторых, в более раннем стиле сохранялись некоторые устойчивые правила деформации знаков, а сейчас степень свободы увеличилась. То есть отклонения от стандарта со временем стали больше.

В недавнем отечественном исследовании, посвященном языку современной японской молодежи [Благовещенская 2007], отмечено, что молодежные жаргоны юношей и девушек значительно различаются. К тому же, если студенческие жаргоны свойственны обоим полам (и здесь как раз речь юношей и девушек иногда бывает очень похожа), то специфические женские жаргоны характерны и для молодых сотрудниц компаний – «офисных леди» (OL). Но их сверстники-мужчины, попадая в фирму, в целом начинают говорить «по-взрослому», и в их речи меньше отклонений от стандартного kyootsuugo.

В целом различия мужской и женской речи увеличиваются с возрастом, они минимальны в детстве, невелики и у студентов, достигают максимума в возрастной группе 50–60 лет, потом немного уменьшаются [Ogino 1983: 89].

Итак, в Японии гендерные различия в речи особенно существенны и осознаваемы. Западные специалисты говорят о двух разных регистрах японского языка, отражающих две субкультуры [Tanaka 2004: 23–25]. Как правило, совсем избежать их невозможно [Gengo-seikatsu, 1984, 3: 8]. Японский лингвист Эндо Ориэ указывает, что для японской женщины (по крайней мере, взрослой) использование женских особенностей речи производится бессознательно, а сознательные усилия нужны как раз, чтобы избегать их [Endoo 2001b: 35].

Однако когда появляются эти различия? Эндо Ориэ считает, что в раннем детстве пол не осознается, а гендерные различия в употребляемом языке вырабатываются постепенно [Endoo 2001b: 35]. Он скорее склонен считать эти различия естественными, но есть и иная точка зрения. В том же сборнике другой автор рассматривает речь детей-второклассников (7 лет) в одной из школ префектуры Оита (остров Кюсю). Оказывается, что мальчики и девочки говорят почти одинаково, девочки даже могут называть себя boku (как уже указывалось, одна из самых устойчивых черт мужской речи) [Honda 2001: 139]. Здесь же говорится о том, что в современной начальной школе мальчиков и девочек воспитывают более или менее одинаково, но учитель постепенно знакомит их с тем, как нужно говорить мужчинам и женщинам, эти знания, однако, вырабатывается довольно поздно: позже, чем знание кэйго и умение спрягать глаголы [Honda 2001: 140–142]. А для самих девочек женские речевые особенности долгое время воспринимаются как особенности речи их матерей, а не их самих, и их освоение сильно зависит от учителя [Honda 2001: 143].

То есть все-таки особенности мужской и женской речи в Японии, хорошо заметные любому наблюдателю, не врожденны, а вырабатываются в обществе и более под влиянием социального окружения, чем семьи. И нельзя отрицать того, что это не столько чисто языковое явление, сколько социально-культурное. К рассмотрению этой проблематики мы и переходим. Ее мы уже касались в книге [Алпатов 1988–2003: 96—103], но мы должны учитывать, что в этой области за последние два десятилетия произошли немалые изменения и появились важные исследования, поэтому мы не можем игнорировать эту тему.

8.2. Почему так говорят японские женщины

Традиционно свойством женской речи в Японии считается onnarashisa 'женственность', под которой понимаются мягкость, вежливость, скромность, внимательность к собеседнику, а во многом также обращение внимания не столько на содержание речи, сколько на ее форму [Nakamura 2007: 58]. Соответственно в мужской речи ценится «мужественность» (otokorashisa): четкость, информативность и пр.

Эти свойства в Японии традиционно считаются извечными и объясняются психологическими или даже биологическими причинами. Однако распространен и другой взгляд, особенно часто встречающийся у авторов-женщин: существующие различия имеют чисто социальные причины и всегда, прямо или косвенно, связаны с дискриминацией женщин, которая в Японии сильнее, чем в большинстве развитых стран. Как пишет японская лингвистка, в женском равноправии во всех его аспектах, включая и языковой, Япония отстала от США [Sasaki 2001: 236–237]. И автор исследования дискурса телевизионных интервью Лидия Танака, отмечающая, что в данном жанре различия мужской и женской речи не столь выражены, как во многих других, пишет, что даже здесь видна второсортность японских женщин, которым далеко до равноправия [Tanaka 2004: 104].

Особенно ярко такая точка зрения отражается в книге [Nakamura 2007], где исследованы как сами речевые различия гендерного характера от эпохи Муромати (XV–XVI вв.) до 50—60-х гг. ХХ в., так и взгляды на эти различия в японском массовом сознании и в японской науке тех лет. Исследовательница, опирающаяся на идеи западных неомарксистов, отстаивает идею о том, что гендерные различия в языке – это, прежде всего, идеология неравноправия [Nakamura 2007: 3, 27, 38], а всё остальное, включая языковые различия, – следствия навязывания этой идеологии массовому сознанию. Она, в частности, использует идею английского социолингвиста – марксиста Дж. Ферклу о том, что социальное господство бывает эффективнее, если политика маскируется под повседневную жизнь, и навязываются правила бытового поведения, включая языковое [Nakamura 2007: 60].

В книге показано, что оценки женского речевого поведения в Японии менялись со временем, но всегда отражали идеологию неравноправия. В эпохи Муромати и Токугава считалось, что женщинам не следует говорить, а правила языкового поведения для женщин, закрепленные в специальных наставлениях, были в основном запретительными [Nakamura 2007: 42–50]. Во времена Мэйдзи от запретов перешли к предписаниям того, как надо говорить в тех или иных ситуациях [Nakamura 2007: 117], прежде всего потому, что сложилась концепция женщины как «хорошей жены и умной матери», а умная мать должна не только вести хозяйство, но и воспитывать детей, что требовало умения с ними разговаривать. Однако при формировании норм нового литературного языка ориентировались исключительно на мужские разновидности языка [Nakamura 2007: 174]. Женский вариант сначала не нормировался, но к концу эпохи Мэйдзи его образцы стали распространяться через школы для девочек (образование тогда было раздельным) и женские романы, получившие широкое хождение [Nakamura 2007: 158–159]. По мнению Накамура Момоко, в основе этих образцов лежала речь девочек—учениц, особо отличавшаяся от мужской; ее особенности стали нормами, в основном сохраняющимися до сих пор [Nakamura 2007: 156–157]. В предвоенные и военные годы особенности женской речи стали рассматриваться уже как часть языкового стандарта, лингвисты начали говорить о мужском и женском вариантах японского языка [Nakamura 2007: 234–236]. После войны в период демократизации говорили о необходимости избавиться от различий этих вариантов, но, как считает автор книги, в данном случае победила националистическая традиция и в основу языковой политики легли всё те же идеи языковой «женственности» (onnarashisa) [Nakamura 2007: 304–307].