Великая война. Верховные главнокомандующие - Юрий Никифорович Данилов

к сделанным заявлениям и «терпение» в отношении времени их осуществления. Базируясь на недостаточности данных обещаний, представитель левых политических группировок [Ю.] Пилсудский,[123] со своими легионерами, боявшийся растворения этих «кадров будущей польской армии» в австрийских имперских войсках, немедленно после воззвания выступил с ними самостоятельно против России. Что касается более правых кругов, мечтавших лишь о федеративном устройстве, но в пределах России, с которой у Польши существовали крепкие экономические узы, то они сначала отозвались на воззвание и лишь впоследствии постепенно пришли к заключению, что воззвание Великого князя стоит совершенным особняком от общих настроений правительственных и правящих сфер.

Опираясь на личные чувства симпатии к Великому князю, некоторые влиятельные представители этих кругов довели до его сведения, что, веря в военный успех русского оружия, они выражают готовность выставить при помощи американских соплеменников до полумиллиона польских войск и взять на себя расходы по их снабжению. При этом они ставили условием только снабжение этих войск офицерским составом, очевидно, рассчитывая на офицеров-поляков, служивших в русских войсках, и предоставление права ношения польскими войсками какого-либо внешнего признака их национальности.

Исходя из соображений осторожности и зная настроение правящих сфер, Великий князь Николай Николаевич ответил полякам в том смысле, что возбуждаемые ими вопросы, вообще говоря, выходят за пределы его компетенции, как Верховного главнокомандующего. Чтобы несколько смягчить эту пилюлю, полякам, вместе с тем, было сообщено, что всякая помощь в борьбе, оказываемая нам поляками, не может быть принята иначе, как с благодарностью. Вместе с тем, Великим князем был сделан намек польским представителям, что образование «отдельных» польских войск может встретить затруднение в том, что мы отказались признать за австрийскими сокольскими организациями характер комбатантов, но что полякам предоставляется полная возможность партизанских действий в тылу неприятеля за свой собственный риск.

Переговоры эти не получили дальнейшего развития, хотя начальник Штаба Верховного главнокомандующего после неудачи русского наступления в Восточную Пруссию и продолжал от своего имени вести конфиденциальные переговоры с поляками о призыве в русской Польше ополчения, в количестве даже нескольких сот тысяч человек. Думается, однако, что каждому лицу, трезво смотревшему на условия обстановки, должна была быть совершенно очевидна несерьезность этих переговоров.

В дальнейшем, на имевших место русско-польских совещаниях, председатель Совета министров П. Л. Горемыкин ясно подчеркивал свою точку зрения о том, что заявления, сделанные в воззвании Верховного главнокомандующего, даны лишь на случай объединения Польши в одних границах.

– Есть Познань и т. д. – есть и автономия, нет Познани – нет и автономии, – так приблизительно поняли польские члены этого совещания слова Горемыкина. Возникали также горячие споры вокруг точного значения слова «автономия» и «самоуправление».

Главными заботами Горемыкина на этих заседаниях было выяснение двух вопросов: какую форму правления – монархическую или республиканскую – избрала бы Польша в случае отделения от России, и не сделалась ли бы она орудием Германии против России?

Создавалось впечатление, будто правительство того времени действительно предпочло бы потерять Польшу, чем согласиться на ее федерирование с Россией. Могла ли, при таких условиях, крепнуть идея широкой и свободной всеславянской федерации после победной войны?

Я не имею в данном очерке в виду ни доказывать, ни отвергать поставленный вопрос. Ограничусь лишь указанием на то, что почва к образованию славянского единения в начале войны существовала. Созданию благоприятных условий для такого единения послужило вторжение в пределы Австро-Венгерской монархии, являвшейся главным врагом западных славян, при открытии военных действий огромных русских сил. До 50 пехотных дивизий получили своей задачей разгром вооруженных сил Дунайской лоскутной монархии, долженствовавший привести к возбуждению в австрийских славянах центробежных устремлений в отношении Австрии и центростремительных – по отношению к России.

Вторжению русских войск в пределы империи Габсбургов предшествовало обращение ко всем славянским народам, находившимся под австрийским владычеством, русского Верховного главнокомандующего. В этом обращении Великий князь Николай Николаевич призывал славянские народы встать на борьбу за свою свободу и оказать содействие успехам русских войск, видя в этих войсках своих освободителей. Усилия русских войск увенчались как известно, значительным успехом. 3 сентября 1914 г. русские войска заняли Львов, а к середине того же месяца они стояли уже на пути к Кракову. Разгромленные австро-венгерские армии уходили за Карпаты. Целые славянские полки передавались на русскую сторону и в короткое время за Юго-Западным фронтом Русской армии скопилось несколько сот тысяч австро-венгерских военнопленных, среди которых большинство принадлежало к славянам.

Из всех завоеванных местностей Восточной Галичины распоряжением Верховного главнокомандующего было образована особое генерал-губернаторство. К сожалению, в соответствии с Положением о полевом управлении войск в военное время генерал-губернатор Галичины был непосредственно подчинен главнокомандующему армиями Юго-Западного фронта, генералу Иванову, который слишком прислушивался к настроениям, господствовавшим при дворе, и в соответствии с этими настроениями подбирал необходимый для административного устройства края личный персонал.

Впрочем, ответственный пост военного генерал-губернатора Галичины, с согласия Великого князя, был вверен генералу графу Г. А. Бобринскому – человеку лично вполне достойному, но слабому волей и недостаточно подготовленному к выполнению сложных и многотрудных обязанностей по управлению занятым краем. В начале своей службы – строевой офицер одного из гвардейских кавалерийских полков, он перед назначением в Галичину состоял в чине генерала при военном министре. Я думаю, что при назначении его на последнюю роль сыграли родственные связи его с графом [А. А.] Бобринским[124] известным членом Государственной думы, специально изучавшим положение славянского вопроса в Австрии. Как бы то ни было, но при графе Г. А. Бобринском началась, под влиянием прибывшего из России реакционного чиновничества, та несчастная роковая политика, которая на всю войну скомпрометировала русское дело среди австрийских славян.

Разного рода угнетения и мелкие раздражавшие придирки начались в области религии, прессы, свободы передвижения и внутренней жизни местного населения, привыкшего, даже в период австрийского владычества, к известной свободе. При этом борьба населения с чинившимися ему притеснениями мелкого чиновничества и всякого рода взяточничеством, возводилась, к сожалению, администрацией на степень борьбы с Россией.

Глубоко печальна была политика русской церковной администрации в области религии. С целью распространения православия, к местному униатскому населению стремились применить суровое положение об «упорствующих», изданное по отношению к русским униатам при Императоре Николае II. Особое возбуждение вызвано было высылкой из Галичины униатского митрополита Шептипкого.[125] Хотя мера эта была мотивирована политической деятельностью названного лица, в которой местные власти усмотрели агитацию, направленную к отторжению Украины от России, но население почувствовало себя оскорбленным в религиозном отношении, лишившись главы исповедуемой им церкви.

Равным образом и в области свободы слова преследовалось все то, что так или иначе служило защите самоуправления и из газет разрешены были только те, которые стояли за скорейшее слияние края с центральными районами России.

В установлении столь тяжкого