Великая война. Верховные главнокомандующие - Юрий Никифорович Данилов

для местного населения режима не приходится возлагать вину на Великого князя Николая Николаевича, который, по званию Верховного главнокомандующего, имел крайне ограниченное влияние на дела внутренней политики, не имея даже своего представителя в Совете министров. Таковым мог бы быть, конечно, в порядке неофициальном военный министр, но, при недостаточно доверчивых отношениях между Великим князем Николаем Николаевичем и генералом Сухомлиновым, комбинация эта являлась неосуществимой.

Русское Положение о полевом управлении войск в военное время, как я уже отмечал, было приноровлено к предположению, что во главе действующих войск будет находиться Государь Император. В этом случае одному и тому же лицу были бы подчинены начальник Штаба действующих армий и все вообще министры, во главе с председателем Совета министров. Объединение деятельности на фронте и в тылу, при подобной схеме, легко могло бы быть осуществляемо. Но, с назначением особого Верховного главнокомандующего, связь фронта с тылом порывалась, а при подозрительном отношении придворных сфер к возраставшей популярности Великого князя, проведение взглядов Ставки, в особенности противоречащих установившимся взглядам на управление окраинами, являлось делом крайне трудным и деликатным.

Великий князь Николай Николаевич отчетливо понимал, что нарушение привычных порядков в стране лишь оккупированной, в результате военного успеха (каковой по существу только и была Галичина), создает в ней крайне раздражающее впечатление и может лишь серьезно повредить престижу России во всех остальных славянских землях. Центральное же правительство России смотрело на дело иначе: оно верило в прочность присоединения восточной Галичины к России и считало необходимым скорейшее введение в ней общерусских приемов управления. Доказательством правильности этих слов может служить пожалование Верховному главнокомандующему почетной шашки с надписью: «За освобождение Червонной Руси»[126] и вся обстановка поездки Императора Николая II в Галичину в апреле 1915 г.

Угодничеством местной власти было придано пребыванию Государя во Львове и отчасти в Перемышле впечатление триумфального въезда русского Царя в историческую вотчину потомков Галичских князей, что было сделано несмотря на твердо выраженное Великим князем требование о придаче этой поездке характера лишь простого посещения Верховным главой Русской армии некоторых войсковых частей в занятом по праву войны участке фронта. Что мог сделать при таких условиях Верховный главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич?

Осведомленный о роковой политике русской администрации в завоеванной области, Великий князь с особым сочувствием согласился на предложенное ему осенью 1914 г. министром иностранных дел командирование во Львов, с информационными целями, состоявшего при Ставке вице-директора канцелярии министерства иностранных дел H. A. Базили. Поездка эта окончилась, однако, весьма печально. Прибыв во Львов и ознакомившись на месте с положением дел, H. A. Базили послал в Ставку телеграмму с рядом пунктов, в которых были изложены бестактности и несправедливости, чинимые чиновничеством, по мнению автора, населению. Содержание этой телеграммы сделалось, конечно, немедленно известным генералу Иванову, главнокомандующему войсками Юго-Западного фронта, человеку, как я уже сказал, крайне угодливому и очень примитивной складки. Чувствуя под собою в данном вопросе наличие правительственной поддержки, он, на следующий день, письменно предложил Н. А. Базили оставить пределы Галичины. Формально, – это было в его правах.

По возвращении в Ставку Н. А. Базили и подробном докладе Великому князю всего им виденного, Верховный главнокомандующий распорядился известить председателя Совета министров подробным письмом о несоответственном направлении внутренней политики принятой администрацией в завоеванном крае, на том дело и кончилось. Н. А. Базили имел личный доклад по этому вопросу у Горемыкина, но ничто не указывало, чтобы этот доклад имел какой-либо практический результат. Правда, в январе 1915 г. граф Бобринский был вынужден особым распоряжением рекомендовать своей администрации полную веротерпимость и прекращение каких-либо враждебных выступлений в области церковно-религиозной, но насколько этим указаниям прониклись на местах – сказать очень трудно.

2. Турция и вопрос о проливах

В самом начале войны в русском министерстве иностранных дел получена была телеграмма М. Н. Гирса,[127] нашего посла в Константинополе, из которой было видно, что при свидании Энвер-паши,[128] назначенного только что главнокомандующим мобилизовавшейся турецкой армии, с генералом [М. Н.] Леонтьевым,[129] русским военным агентом в Турции, Энвер сделал ряд предложений, касающихся поведения Турции в начавшейся войне.

За известные компенсации и оборонительный союз с Россией на 5–10 лет Энвер-паша предлагал:

1. Отозвать турецкие войска с Кавказской границы.

2. Предоставить в распоряжение России турецкую армию во Фракии, могущую действовать против любого балканского государства, в том числе и против Болгарии, если она пойдет против России.

3. Удалить из пределов Турции всех германских инструкторов.

С. Д. Сазонов, сомневавшийся в искренности предложений Энвер-паши, тем более, что последний медлил передать свой разговор с генералом Леонтьевым великому визирю, запросил по данному вопросу мнение Делькассе, который в это время был накануне вступления в управление французским министерством иностранных дел, и со времени пребывания его послом в Петербурге пользовался большим авторитетом в русских дипломатических сферах.

Наш посол в Париже, А. П. Извольский, служивший в этом вопросе посредником, телеграфно ответил в Петербург, что Делькассе не думает, чтобы переговоры с Турцией могли бы к чему-нибудь привести. Поэтому он считал более целесообразным обеспечить, не теряя времени, восстановление Балканского блока, направив его против Турции. Такая политика, по мнению Делькассе, соответствовала бы в более значительной степени французской[130] и английской точке зрения на данный вопрос.

Параллельно с этим, нашему послу на Quai d’Orsay[131] дано было понять, что для дела Держав согласия, быть может, было бы даже выгоднее допустить Турцию в состав противной стороны, дабы, в случае победы, покончить с нею, как с европейской державой, раз навсегда.

Так как в случае враждебного выступления против Держав согласия Турции, главную опасность представляла ее армия, сосредоточенная на европейском театре, а не на азиатском, то, зная вероломство турецкой политики, представлялось бы чрезвычайно рискованным дать Турции возможность беспрепятственно собрать ее 200-тысячную армию во Фракии, при каковом положены она могла оказаться хозяином положения на всем Балканском полуострове. Это соображение должно было иметь тем большее значение, что русский посол в Константинополе, Гирс, высказывавшийся вообще за скорейшее принятие предложения Энвера, в целях отрыва Турции от сближения с Германией, вместе затем сообщал, что в его руках имеются определенные свидетельства наличия секретных переговоров между Турцией и Болгарией, касательно общности действий в наступившем кризисе, опираясь на Австрию и Германию. Хотя и существовало мнение, что Турция еще не окончательно связана с союзом Центральных держав, но позиция Германии, занятая ею в Константинополе со времени вступления императора Вильгельма II на престол, и наличие в Турции германской военной миссии ясно доказывали, что оттоманское правительство давно уже перестало быть свободным в выборе союзников.

Еще в 1910 г., в бытность нашего министра иностранных дел в Германии, С. Д. Сазонов имел