Черное сердце - Сильвия Аваллоне

мысли роились в голове Медузы Горгоны. Даже представить себе не могла всю эту неустанную работу, выжатый до капли интернет. Эмилия боялась, что кто-то начнет расследование, но верила, что этим кем-то могу быть только я, человек, непосредственно заинтересованный. Базилио вряд ли. А кто еще?

Они подошли к «Страшному суду», наполовину скрытому строительными лесами. Сквозь витражи едва пробивался серый зимний свет.

Риккардо молча рассматривал стену. Наконец негромко, но с гордостью сказал:

– Вот это да! Я не верил.

Эмилия обрадовалась. Она знала, что хорошо поработала над этой группой грешников, помогла им, бедолагам, выбраться из-под копоти, но слова отца были наивысшей похвалой. Конечно, это не только ее заслуга. Базилио давал ей ценные советы. Сидя высоко на лесах среди крылатых херувимов и купаясь в божественном свете, он хвалил ее, кивая, как сейчас отец, побуждал очищать, удалять грязь и копоть, достигая чистоты. Чистоты?

Помни, кто ты есть на самом деле, – сказала она себе.

За их спинами пели «Отче наш». Из нестройного хора голосов как будто сочилось раздражение верующих в адрес этих двух невежд, которые не молились, не причащались вместе со всеми, а стояли и о чем-то толковали, кивая на фреску, как в музее.

Риккардо разглядывал мелкие детали. Хвалил дочь, удивляясь и радуясь, а Эмилии почему-то вспомнилось далекое лицо матери, на которое она смотрела, сидя за столом в гостиной. Второй или третий класс начальной школы. Напряженные мышцы, сжатые зубы. Даже логопедические занятия не помогали.

Застывшими туманными вечерами, с выключенным телевизором, в тягостной тишине их небольшого дома, встроенного в ряд других таких же домов, мама слушала, как Эмилия читает, вернее, бормочет, спотыкается, перескакивает с одного слова на другое. Мама старалась улыбаться, чтобы скрыть душевную боль. Их дочь, их единственная дочь. Какое разочарование.

Эмилия помнила, как отец приходил домой в восемь вечера, а ужин был не готов, мать и дочь все еще сидели над раскрытыми учебниками. Мама была учительницей, она знала, как вести себя с детьми: не терять терпения, не кричать, не выходить из себя. Только перед ней был не абстрактный ребенок, а ее собственная дочь. Никакого результата. Даже по математике. Сколько будет семью два? Это же очевидно, как то, что ночью темно, а днем светло. Но дочь молчала. Все безуспешно. «Почему ты не можешь запомнить? Не понимаешь?»

От этих упрямых, гневных вопросов Эмилии становилось только хуже. Чернота снаружи. Чернота внутри. Слова, цифры сливались в плотный, непонятный поток горячей лавы, в которой она тонула. С одной лишь мыслью: даже мама, которая занимается благотворительностью, которую все уважают и любят, даже она теряет со мной терпение!

Действительно, после долгой борьбы улыбка сходила с лица Чечилии, на нее накатывал гнев, разочарование: Я тебя, черт возьми, родила! Я и твой отец. Ну почему ты такая?

Нет, она не произносила этих слов. Но смысл был таким. Невысказанный. Между строк. Эмилия сидела оглушенная, безвольная, как сломанная кукла. Но тут из студии возвращался архитектор с упаковкой свежих тортеллини и целовал их обеих. «Все, хватит. Не выучила? Выучит потом».

Риккардо с Эмилией снова поднимались по тропе, но теперь каштаны были занесены снегом. Голые ветви перепутались корявыми мотками. Отец устало тащил чемодан, а Эмилии приходилось сбавлять скорость, чтобы не оставлять его позади, хотя она несла две сумки с провизией, где лежала – она заметила – упаковка свежих тортеллини.

– Не беги так! – взмолился запыхавшийся Риккардо.

Они не дошли и до часовни.

– Дай мне чемодан, – сказала Эмилия, – я хожу этой дорогой два раза в день, пять дней в неделю.

– Перестать, я еще не старик, – отказался Риккардо.

Эмилии вдруг захотелось спросить, есть ли у него в Равенне кто-то – подруга, любовница, которая в какой-то степени заменила мать в этом ставшем огромным пустом доме. Может, она приходит изредка на ужин или по выходным. Впервые Эмилия осмелилась сформулировать это в своей голове, но не нашла смелости спросить.

Риккардо, напротив, собирался задать ей похожий вопрос. Она шли молча, под ногами похрустывала соль, которую мы с Эмилией разбрасывали, расчищая по воскресеньям снег. Мое имя витало в воздухе, они это чувствовали. Отец ждал подходящего момента. Дочь обдумывала, как преподнести информацию. Им обоим не хватало опыта в этом деле. Парочка ухажеров в лицее проложила бы путь остальным, но возможности потренироваться Инноченти были лишены.

– Ну, – решился Риккардо, – когда ты меня с ним познакомишь?

Эмилия ускорила шаг.

В «интернате», разочаровавшись в Эмануэле, она жила фантазиями однажды встретить парня, такого же, как она сама, который тоже рос в «условиях строгого режима» под лязганье огромных ключей – ключей Аида на шее у Цербера. С этим парнем они будут понимать друг друга с полуслова, не потребуется никаких объяснений: ставни будут всегда открыты, и телевизор будет работать всю ночь. Если подумать, не такая уж это несбыточная мечта: большинство парней ее подруг неоднократно попадали в «интернат» и выходили оттуда. Перезваниваясь, обсуждали статьи уголовного кодекса так легко и непринужденно, что вполне могли бы учиться на юридическом факультете. Джада, окончившая только среднюю школу, поправляла адвоката. Иностранка Афифа знала законы Италии лучше, чем любой коренной гражданин. А Марта долго не могла выбрать между молекулярной биологией и юриспруденцией. В итоге выбрала молекулы: они были надежнее законов. «К тому же, честно говоря, меня от судебных процессов уже тошнит».

Отец не стал останавливать Эмилию. А она по мере приближения к Сассайе успокаивалась. Страхи, преследовавшие ее в Альме, стали слабее, а потом и вовсе исчезли. Стволы деревьев и камни, ущелья и тишина – та бескрайняя тишина, которой ей так не хватало среди криков, разговоров, вечно работающего телевизора, звона ключей, шипения раций, – помогали ей стать новой, возможной.

Она не встретила парня, похожего на нее. Встретила невинного, жертву. Так получилось. Жизнь не спрашивает разрешения, не дает себя программировать. Более того, любит поиздеваться.

Эмилия остановилась: шагов отца не было слышно. Она положила сумки с рождественскими угощениями под висящей в пустоте табличкой «САССАЙЯ, РАЙОН АЛЬМЫ». Села на большой валун и задумалась.

Обязательно знакомиться? Даже если они не обручены и не собирались обручаться? Ведь партнеры должны знать друг о друге все, или, по крайней мере, минимум правды: хотя бы место рождения и фамилию.

Она сказала, что ее фамилия Морелли. Украла ее у Риты. И, совершая эту кражу, ненавидела итальянскую бюрократию, которая до сих пор не разрешила ей сменить фамилию. «Как вы не понимаете? – кричала она. – Если у дверного звонка будет написано „Эмилия Инноченти“, я