Черное сердце - Сильвия Аваллоне

Шел 2004 год. Был апрель, а может, сентябрь: светло и достаточно тепло. Месяцы, как и времена года, ничего не значили по эту сторону каменного забора. Для воспитанниц «интерната» значение имели только день и ночь. Учебный год и каникулы. Потому что занятия означали внимательность и невнимание, наполнение – иногда чем-то полезным – минут и часов. А каникулы других означали абсолютную пустоту, которая разливалась под ногами, угрожая поглотить тебя.

Вентури и Эмилия вышли на улицу. Окна первого этажа кое-где были открыты. «Токсик» Бритни Спирс вырывался из одного, как из спальни обычной девчонки. Но было десять утра. Обычные девочки в это время в школе. А они в своем монастыре ходили время от времени на уроки или на занятия по кулинарии, в швейные, иногда столярные мастерские: пережиток тех дней, когда это милое заведение было мужским и кто знает, что там происходило… «Вечно поджигают матрасы, – рассказывала одна охранница, у которой жених тоже был охранником, но у мужчин. – Вечно лупят друг друга, а чему удивляться? Тестостерон так и прет». А они, у которых тестостерона было мало, но ярости тоже хватало, как и разбитых семей и плохих диагнозов, слушая эти рассказы, мечтали о совместном монастыре, кельях как альковах, тайных свиданиях в библиотеке, нежных записках с ошибками, подсунутых под решетки. Почему бы не поселить разнополых заключенных вместе? Тогда у них появилось бы желание что-то изменить!

Эмилия и Вентури медленно пересекали двор. Эмилия заметила, что ее психолог, обычно сидевшая за письменным столом, на котором был идеальный порядок, как будто стала ниже ростом. Или, может быть, это Эмилия выросла? Сколько сантиметров она прибавила в неволе?

Отец постоянно снабжал ее одеждой: толстовки, спортивные костюмы, футболки – удобные и непритязательные: не устраивать же дефиле! Но это была качественная одежда от известного бренда, и она помогала завоевать нужное в этих коридорах уважение, сохранить определенный статус и даже внушить страх – особенно тем, кто мог купить себе только подделки.

Отец сам высчитывал размеры, даже трусов. А старые вещи, которые Эмилии уже не подходили, она раздавала. Те не могли дождаться, были в неописуемом восторге, мечтая, как, оказавшись на свободе, вернутся домой в джинсах от Армани. Примеряли их в туалете перед зеркалом над раковиной, забирались на унитаз, чтобы получше себя рассмотреть. Когда Эмилия раздавала одежду, это был праздник. У малолеток или цыганок не было даже носков, а если были, то с дырками. Некоторые воспитательницы брали эти носки домой, чтобы заштопать. Однажды пятнадцатилетняя девочка рассеянно ответила воспитательнице, которая вернула ей носки как новенькие: «Спасибо, мама».

Выбросьте ключ! Выбросьте ключ!

Что они знают там, на воле?

Неужели ты виноват? В твои пятнадцать?

Эмилия и Вентури дошли до низкой каменной ограды, окружавшей огород. Здесь пахло мальвой, розмарином, шалфеем. Вентури смотрела на пряные травы – в кои-то веки воспитанницы сами их сеяли, поливали, подрезали; смотрела на овощи, которые скоро можно будет собрать и съесть. Вообще-то они предпочли бы животных: маленьких козлят, овечек, мягких кудрявых ягнят. Но денег на пет-терапию, разумеется, не было: не хватало даже на то, чтобы нанять необходимый персонал.

Они стояли и слушали Бритни Спирс в самом сердце Болоньи, обнесенном колючей проволокой.

– Сможешь описать ее мне? Хотя бы одну деталь. Волосы, глаза?

Высокий прямоугольник неба над их головами был ярко-синим, ровным, с редкими воздушными облачками.

– Голубые, – сказала Эмилия, выпуская дым, – как это небо.

Ей надоело слышать: «Расскажи мне о…» Ведь если ты о чем-то не говоришь, это не значит, что этого не существует. Существует, даже больше. Существует настолько, что ты дышишь только одним легким, потому что второе раздавлено, горло забито, вместо сердца – дыра. Но сказать – значит вытащить пулю, которая засела так глубоко, что стала частью твоего организма, вросла в ткани, опутана артериями. Вытащить ее – значит умереть.

– Волосы так себе. Темно-русые, тонкие, без объема. Она стыдилась их, всегда стягивала резинкой. А вот глаза, – Эмилия снова затянулась, – глаза были очень выразительные.

Она замолчала, удивленная. Слова выливались из нее, как струйка крови из раны, она их не удерживала. Представила себе довольное лицо Вентури, но оборачиваться не стала.

В 2001 году они тоже слушали Бритни. Целыми днями смотрели клипы на MTV, тайком курили косяки или играли в видеоигры. Нужно было заниматься, но Эмилии не хотелось, а Безымянной хватало полчаса вечером, чтобы получить четверку.

– У нее была идеальная семья, – продолжила Эмилия. – Белый домик с террасой, как у нас, но больше заставлен мебелью, больше наполнен голосами. Ее отец работал в банке, а мать – нет, она занималась домом. – Эмилия затянулась, сжала пальцами фильтр. – Еще у нее была собака, лабрадор, как в рекламе туалетной бумаги, и старший брат, симпатичный. Мать водила ее на танцы, на шопинг, каждое утро готовила одежду для школы и подбирала обувь по погоде, а на кухне у них всегда пахло блинчиками и шипящей на сковородке яичницей.

Бритни Спирс продолжала петь, и теперь к ней присоединились девчонки со второго этажа. Они кричали на какой-то смеси английского, арабского, румынского и итальянского. Возможно, даже разделись и стали прыгать на кроватях, вихляя бедрами, забыв о том, где находятся, о жизни, которая их сюда привела.

– Ты ей завидовала?

«Нет, я хотела закрутить с ее братом. Ее мать всегда оставляла мне теплый блинчик, когда я заезжала к ним на мопеде, чтобы потом вместе ехать в школу. Я хотела поменяться: я буду тобой, а ты – мной, идет?»

Но этого она Вентури не сказала. Фильтр догорел и обжег пальцы, но боли Эмилия не почувствовала. Из нее вышла гниль, ей стало легче.

Она попрощалась с психологом и тоже пошла танцевать. Днем решетки оставляли открытыми. Охрана пропустила, хотя Эмилия была с третьего, а не со второго этажа: все ее знали. Мелкие почитали ее как королеву, ведь именно такой она и стала – старожилкой, как Марта. Маленькие румынки, африканки с оливковой кожей и большими блестящими глазами через несколько месяцев уедут домой, у кого нет дома – в общину. А она, Марта и другие редкие итальянки, ставшие легендарными, останутся надолго в этих старательно перекрашенных стенах XV века, в этих монастырских кельях, чистых настолько, что можно лизать пол.

Всем скопом они высыпали в коридор – кто в одежде, кто в одних трусах. Эмилия танцевала с закрытыми глазами, вихляя бедрами, прижимаясь к чужим задницам, вытянув