Бестеневая лампа - Иван Панкратов

рублей. Весь город читает хронику, затаив дыхание… Представляете, что у него в душе творилось? Наконец, однажды газеты выходят с ликующими заголовками: «Боткин ошибся!» Возможно, не дословно сейчас цитирую, но суть именно такая. Увидел он холеру там, где ее не было…

— С кем не бывает, — подняв брови, сказала Мирошкина.

— Это мы с вами к такому повороту событий готовы, милейшая, — указал Тынянкин на нее пальцем. — Мы — да. А он нет. Мы понимаем, что сомневаться — это нормально. Он… Черт его знает, что он думал на эту тему. Но годы спустя его жена, а к тому времени уже вдова, Екатерина Алексеевна, поставила ему памятник. Тот самый памятник, что у нас перед входом в корпус стоит. Знаете, в чем его особенность?

Он обвел всех взглядом, выжидая несколько секунд, потом ответил на свой вопрос сам:

— Боткин на нем стоит лицом к Академии. И спиной к городу.

— Логично, — сказал Малышев. — Все горазды за гениями ошибки искать. А гении из-за этого в себя уходят, работу бросают. Спиваются даже. Вон Пирогов — в пятьдесят лет бросил хирургию.

— Ну, слава богу, Пирогов с Боткиным не спились, — покачал головой Николай Александрович. — Хотя тема алкоголя в медицине всплывает порой с неожиданной стороны. Помню, как-то много лет назад была кафедральная конференция, где обсуждали, можно ли пациентам давать алкоголь. И выступил патофизиолог Шрайбер, который объяснил, что ему стыдно за своих коллег, если те не понимают, что расщепление алкоголя требует больших затрат кислорода, а шоковый пациент у нас и так в гипоксии. Казалось бы, все предельно просто. Но после него на трибуну поднялся завкафедрой генерал Беркутов и с красивым вологодским акцентом сказал: «Шрайберу — ему что, ему крепче кофе ничего пить не доводилось. А я точно знаю — водка при шоке помогает!» Как вы думаете, за чью точку зрения проголосовали после докладов?

Тынянкин вздохнул, потом добавил:

— Господи, через каких только дураков не пробивалась в этом мире научная мысль… Но хватит отступлений, у нас еще столько материала не охвачено.

И они продолжили говорить об инфекционном раневом процессе…

После занятий Платонов получил увольнительную и отправился на очередную прогулку. Февральский ветер с Невы задувал под шинель, но он старался не замечать его. Шел, глядя по сторонам, чем сразу отличался от коренных петербуржцев — им головой вертеть было незачем. Каждый дом, каждый переулок, каждое дерево здесь им было знакомо — и они порой просто не замечали всех этих красот.

В голове сама собой — после общения с Тынянкиным — всплыла напутственная беседа с дедом. Платонов пришел к нему за сутки до самолета. Дед, как всегда, сидел в своем любимом кресле, смотря новости. На столе рядом с ним лежало несколько книг.

— Собрался? — спросил Владимир Николаевич, пожав руку внуку.

— Да уж, — усмехнулся Виктор, вспомнив пару огромных чемоданов. — Все-таки на два года убываю. Одна только форма полностью один чемодан заняла, закрылся еле-еле, прыгать на нем пришлось. Из зимнего только шинель взял — она на заказ пошита. Бушлат там куплю, иначе не допру все это.

— Зимы там не очень суровые, — успокоил дед. — Замерзнуть проблематично.

— Я много наслышан о том, как в патруле чуть без ушей не оставались, — покачал головой Платонов.

— Тебе там сколько учиться, два года? — уточнил Владимир Николаевич. — Ну так это всего две зимы. Прямо как в песне.

И он встал, чтобы приготовить чай. Платонов услышал из кухни: «Солдат вернется, ты только жди…» Дед любил напевать, особенно когда был уверен, что его никто не слышит. Учитывая особенности его слуха, в этом он был уверен всегда.

Присев с чашкой за стол, дед пододвинул к Виктору книги.

— Я тут собрал кое-что для тебя. Понимаю, что тяжело, но без этого в хирургии никуда.

Платонов посмотрел на аккуратно сложенную стопку. Каждая книга — бриллиант коллекции. Справочники по ожогам, раневой инфекции и военно-полевой хирургии.

— Дед, мне их в руки брать страшно — это же раритеты, на них молиться…

— Не надо на них молиться, — нахмурился Владимир Николаевич. — Книги должны работать. Мысль врачебную направлять и сопровождать. Но повнимательней с ними будь — сопрут, и не заметишь. Там, правда, печать моя личная стоит, но кого это сейчас остановит.

— Спасибо, дед, — Виктор сложил книги в пакет, заодно прикинул, насколько станут тяжелей чемоданы и что придется выкинуть, чтобы не платить за перевес. — Скайпом не забыл, как пользоваться?

— Что ж я, совсем в маразм впал, по-твоему? — возмутился дед. — Всё, как договорились. Приезжаешь, разбираешься с распорядком лекций, патрулей и дежурств, потом назначаем один или два дня в неделю. Ты мне будешь предварительно звонить по телефону, чтобы я ноутбук включил.

— Чудесно, — порадовался Виктор. Дед к его отъезду был подготовлен. — В отпуск приеду обязательно!

— Да на кой черт тебе сюда ехать? — удивился дед. — Там, что, посмотреть не на что? Ты офицер, у тебя проездные, отпускные. За хорошую учебу — льготы по денежному довольствию. Поезжай в Европу, посмотри мир. А еще не дай бог, женишься там…

Платонов был с ним в какой-то степени согласен. Не исключено, что именно так он и поступит — но сейчас ему это казалось невозможным. Хотелось приехать, обнять деда, увидеть старых друзей, пройтись знакомыми улочками. Он еще не уехал, а его уже тянуло назад.

— В целом могу сказать тебе так, — дед посмотрел на него взглядом, каким обычно он одаривал его в школе, когда объяснял какой-то непонятный материал. — Ты, главное, живи там по совести, работай по совести. Чтоб ни тебе самому стыдно не было, ни нам за тебя. Смотри во все глаза, запоминай. Что не понял — спрашивай. Сложное — записывай. Просись на ассистенции, на дежурства. Совершенствуйся. Это тот самый случай из врачебной поговорки: «Подумай немного о себе — и больному сразу станет легче»…

Когда Платонов попрощался с дедом и вышел на улицу, то почувствовал, как из угла глаза вытекла предательская слеза. Он смахнул ее так аккуратно, словно что-то зачесалось у него на лице, медленно сделал несколько глубоких вдохов и дал себе слово обязательно приехать через год…

…Визг тормозов и толчок в бок были абсолютно непредсказуемыми. Платонов на пешеходном переходе отлетел от большого белого джипа, упал на обледенелый асфальт, посмотрел вверх. Над ним возвышалась радиаторная решетка с эмблемой «Лексуса». Водительская дверь открылась, и на дорогу выпрыгнула молодая блондинка в коротком полушубке.

Виктор ощупал себя, пошевелил ногами — вроде целый. Он встал, и блондинка, не ожидая, что он быстро поднимется, врезалась в него так же, как секунду назад это сделала ее машина. Платонов взмахнул руками, но удержался.

— Вы живой? — испуганным шепотом спросила девушка. — Ну говорите!

— Вроде да, — пожал плечами Платонов. — Шинель — она же как бронежилет.

— Ничего не сломали? Может, головой ударились? — девушка осматривала его со всех сторон. Платонов увидел, что вокруг начал собираться народ, кто-то вытащил телефон.

— Если не хотите, чтобы ваши фото были через минуту в интернете — езжайте побыстрей, — Платонов показал рукой на зевак. — И будьте впредь внимательнее.

— Меня, между прочим, Лариса зовут, — зачем-то представилась девушка. — Может, вас подвезти куда-нибудь? Так сказать, в качестве компенсации.

Платонов задумался, а потом попросил:

— А устройте мне экскурсию по городу. Если у вас время есть. Покажите то, что, по-вашему, в этом городе может быть интересно приезжему. Эрмитаж и Дворцовую площадь не надо — я там уже был.

Они сели в машину.

— Забыл представиться — капитан Виктор Платонов, ординатор Военно-медицинской академии. Хирург.

Она улыбнулась ему ангельской улыбкой, словно и не сшибала никого минуту назад своим джипом. Потом в зеркале заднего вида поправила и так идеально лежащие волосы и медленно поехала по проспекту.

Платонов смотрел на ее профиль, а в ушах стояли слова Мазур: «Найди там себе бабу… Такую, чтоб за ней в огонь и в воду…»

Они поехали по Сампсониевскому проспекту обратно в сторону здания Академии. Лариса спросила:

— Это здесь вас учат?

Виктор кивнул. Они обогнули корпус через площадь Военных медиков, Лариса аккуратно влилась