Между двух огней - Кристофер Бьюлман

— Нет, на самом деле, — сказал продавец, — это молоток, которым починили ось этой тележки. Но... — продолжил он, доставая столярный рубанок, — этим рубанком пользовался плотник Иосиф, отец нашего Господа; тот самый, которым милый Иисус научился пользоваться в детстве. Говорят, что любая балка, выструганная им, устойчива к огню, и никакие две такие балки никогда не могут быть разделены. Представьте себе! Дом, который никогда не сгорит и не рухнет!

— Разве похоже, что я строю дома?

— Нет, милорд, у вас такой вид, будто вы их разрушаете, и никто не может вас остановить. Но, несомненно, однажды вы захотите построить прекрасный дом и, возможно, одолжите плотнику эту святыню.

— У меня был один дом. Другого не будет.

— Путешественник! Тогда взгляните на это... — сказал он, доставая что-то из кожаного мешочка. — Прядь волос святого Христофора в реликварии из конской кости. Это был конь цезаря Константина, жеребец такой белой масти, что по сравнению с ним снег казался угольной золой.

— Ты видел этого коня?

— Его описали мне, как я описал его вам, как он был описан тому, кто продал его мне, и так далее, вплоть до глубокой древности. Езжайте с этим в седельной сумке, сэр рыцарь, и ваш конь никогда не оступится в реке и не уронит подкову иначе как в тридцати ярдах от кузнеца. Кроме того, вы больше никогда не собьетесь с пути, потому что сам Святой Христофор поведет вашу лошадь за нос даже до дверей таверны.

Восхищенная Дельфина все это время стояла как вкопанная, но тут заговорил священник.

— Ваши истории очень красивые, но, как вы видите, в них верит только ребенок. Доброго дня.

Томас уже повернулся, чтобы уйти, и священник потянулся к руке Дельфины. Она отдернула ее прежде, чем он дотронулся до нее, и просунула руки и ноги сквозь спицы колеса тележки и глядела на священника, как какая-нибудь дикая святая Екатерина.

— Пойдем, дитя, — сказал священник.

— Нет! — она чуть не взвыла и крепче вцепилась в спицы. — Вот почему мы здесь! Это здесь!

— Здесь нет ничего, девочка, кроме старых инструментов и ослиных костей. Я знаю этот тип людей. А теперь пойдем.

— Возможно, вы ищете винодела, — сказал бледный человечек, и его ярко-зеленые глаза многозначительно подмигнули отцу Матье.

— Что вы сказали? — спросил священник.

— Всего в четырех киосках отсюда винодел продает хорошее вино из Осера. Вы так сильно хотите вина, что поседели от этого. У вас вспотела верхняя губа.

Томас обернулся.

Священник открыл рот, чтобы заговорить, но снова закрыл его, потому что ему нечего было сказать. Этот человек видел его насквозь.

— Вы, кажется, заблудились, брат. Возможно, вам нужно что-то, что укажет вам путь. Возможно, что-то очень дорогое.

— Что, например? — спросил Томас.

— Кое-что, что другие считают хранящимся в святилищах, но оно находится в этой скромной тележке. На моем попечении. Единственное, что реально.

— И это, — спросил Томас, — молоко Пресвятой Девы? Члены волхвов?

— Лучше.

— Дерьмо Гавриила? Божий ночной горшок?

— О, гораздо лучше.

С этими словами он забрался в свою тележку и вытащил оттуда кедровую коробку с греческими буквами на ней. Он провел по ней руками несколько раз, как фокусник, затем открыл и они увидели блестящий наконечник копья в форме листа, с кусочком рукоятки из слоновой кости, а также надпись на греческом.

— Вы же не хотите сказать... — сказал священник.

— Хочу.

— Почему надпись на нем сделана по-гречески, если нашего Господа пронзил римский солдат?

— Какое-то время копье хранилось в Александрии. Слоны с африканского континента отдали для него свои клыки.

— Почему я должен думать, что эта величайшая из всех реликвий должна находиться на попечении, простите меня, человека такого...

— Бедного? — предположил маленький человечек, пока священник беспомощно жестикулировал в поисках безобидного слова. — Или смиренного?

— Что-то в этом роде.

— Разве наш Господь в свое время не ходил смиренным? — спросила Дельфина, стоя за колесом. — В сандалиях или верхом на осле?

— Дитя мудро, — сказал продавец реликвий. — Небесные сокровища и земные — не одно и то же.

— Оно выглядит... вполне правдоподобно, — сказал священник.

— Вы слышите свои собственные слова? — спросил Томас, подходя ближе. — Это не более святое копье, чем этот человек — кормилица Христа. Он околдовал вас! Вас обоих. Пойдемте.

— Да, пожалуй, вам лучше уйти, — сказал продавец реликвий, с громким стуком захлопывая коробку и запирая ее на задвижку. Он с тревогой посмотрел куда-то мимо священника и поспешно начал собирать свои вещи. Томас увидел почему, а затем священник повернулся и тоже увидел. К ним приближалась группа взволнованных мужчин, указывая на продавца реликвий.

Один из них произнес слово «еврей».

Сержанта, который спорил с продавцом обезьян, теперь подталкивала толпа, которая, казалось, намеревалась заставить его выполнить те или иные обязанности в отношении маленького человечка и его тележки.

— Нам нужно убираться отсюда, — сказал Томас. — Немедленно.

Священник кивнул, обливаясь потом — и не только от выпитого вина, — и осторожно потянул девочку за собой, но та упрямо покачала головой и, крепко вцепившись в колесо, закрыла глаза, чтобы не видеть приближающуюся группу людей. Она тоже была напугана.

Но не Томас. Он оттолкнул священника с дороги и отцепил ее руки и ноги от колеса, хотя его хватка причинила ей боль и заставила ее вскрикнуть.

— Черт возьми, ты пойдешь со мной, даже если мне придется вместе с тобой вырвать это гребаное колесо, — сказал он и вскоре уже обнимал ее за плечи, хотя она плакала и колотила его. Священник уже убрался подальше, и теперь Томас отступил в сторону, пропуская к тележке небольшую толпу.

Продавец реликвий собрал свои вещи, хотя и неаккуратно, и теперь тянул тележку за перекладины, чтобы она сдвинулась с места. Трое или четверо мужчин встали перед ним, один из них держал ножку стола в качестве дубинки. Продавец попытался проигнорировать их и пройти мимо, но один из них положил руку на лицо мужчины и толкнул его вниз. Это было не очень сложно сделать.

Пузатый парень средних лет с крючковатым носом и рыжими волосами снял соломенную шляпу и повернулся к сержанту:

— Я Пьер Отей, продавец индульгенций, и я лицензированный продавец реликвий в этом квартале. Под присягой я подтверждаю, что этот человек — еврей. И, согласно королевскому указу, в городе Париже не должно быть евреев.

— Я тоже знаю, что он еврей, — крикнул какой-то старик. — Я видел его на ярмарке в Труа.

Сержант, который видел в