Между двух огней - Кристофер Бьюлман

раскаты грома, еще больше напугал раненых лошадей. Рыцарь слева от Томаса, на сюрко которого сверкали три серебряных полумесяца, пытался восстановить контроль над своим конем, который стал бешено брыкаться, когда в него вонзилось с полдюжины стрел. Конь лягнул Томаса в ногу и сломал ее даже через поножу, затем, с глазами, расширившимися до гусиного яйца, сбросил своего всадника и снова и снова втаптывал голову в шлеме передними копытами в грязь, окончательно уничтожая ее. Затем конь лег и умер на том, что осталось от его хозяина. Он был не один; один англичанин позже рассказывал, что мертвых лошадей выложили в ряд, как поросят для кормления.

Томас снова схватил поводья своего лорда, используя шпоры, чтобы править своим конем, и повернул их обоих прочь. Граф де Живрас застонал, словно от разочарования, и еще одна стрела попала ему в спину. Томас погнал их обоих к французским позициям, но следующая волна рыцарей ринулась на них с криками «Сен-Дени!» и «Слава!» Они были прекрасны в своих разноцветных сюрко, словно стая экзотических птиц, летящих на птичий помет. Некоторые из них уже умирали, так как стрелы теперь били прямо по ним.

Только то, что лучники предпочитали атаковать наступающих рыцарей, а не отступающих, спас Томаса и его лорда; кроме того, залпы пробили в рядах достаточно большие бреши, чтобы двое мужчин могли пройти сквозь них, хотя один рыцарь в доспехах цвета яйца малиновки так зло поглядел на Томаса, что тот толкнул своего сеньора, который снова чуть не упал. Граф покачал головой, стыдясь того, что умирает не на поле боя. Но он определенно умирал.

Его маленький паж Рену и оруженосец Томаса Андре подбежали вместе с цирюльником-хирургом и помогли раненым слезть с лошадей. Томаса тошнило от боли и от всей крови, которую он проглотил, а глаз над стрелой не переставал слезиться.

Хирург с помощью ножниц вырезал стрелу из спины графа, чтобы тот мог лечь и умереть; граф де Живрас был более важным человеком, чем Томас, но хирург поухаживал и за Томасом, потому что видел, что тот может выжить. Он повалил здоровяка на землю и засунул камень ему между задними зубами, чтобы рот оставался открытым, затем надрезал уголок рта и, с помощью ножниц, перерезал древко. Он вытащил наконечник из языка — ничто еще не причиняло Томасу такой боли, — а затем вытащил древко из щеки. Его руки были скользкими от крови, и хватка то и дело соскальзывала. Он хотел было зашить щеку Томаса, но кто-то схватил его за рукав с криком: «Королевский музыкант ранен, король зовет тебя!» и он исчез.

Паж держал сеньора за руку, пока Томас слушал его тяжелое дыхание — граф уходил. Он умер, стиснув зубы и дрожа всем телом. Он был в сознании до самого конца и понимал, что с ним происходит, но не плакал. Томас заплакал — и не только из-за собственной боли, но и когда убедился, что великий человек мертв.

Это был худший день в его жизни.

С помощью оруженосца Томас сел и увидел, что вторая волна тоже отступила, хотя некоторым удалось подобраться достаточно близко, чтобы обменяться ударами возле знамени принца Уэльского. Вскоре с ними было покончено, и наступило затишье. Теперь босоногие валлийцы выбегали из рядов англичан и вонзали ножи в глаза и забрала лежащих на земле ошеломленных рыцарей, убивая их с такой же легкостью, с какой мальчишки охотятся на крабов.

Глаз Томаса сам по себе закрылся, поскольку поврежденная сторона лица распухла. Проходившие мимо мужчины его не узнавали. Тут подошел человек в королевской ливрее и забрал боевого коня Томаса, который был весь в мыле и потупил голову, и его кроткую вьючную лошадь, которая всегда пританцовывала из стороны в сторону, когда чувствовала запах салата-латука. Больше он не видел ни одну из своих лошадей.

Солнце зашло, но разбитые французы все еще собирались отрядами снова и снова, чтобы в сумерках скакать на англичан. У Томаса на мгновение появилась надежда, когда он увидел, что ветряная мельница рядом с английским королем охвачена пламенем, ее огромные лопасти поворачивались, как у медленно вращающегося колеса в Аду; но англичане сами подожгли ветряную мельницу, чтобы дать своим лучникам свет для убийства.

Уже час как стемнело, когда раздался сигнал к бегству. Французы больше не могли атаковать; англичане спускались со своего ступенчатого холма, и ничто не могло их остановить. Томас внезапно осознал, что остался один — он не знал, где его оруженосец, и не мог вспомнить, когда видел его в последний раз. Крики раненых, которых убивали на земле, становились все ближе, как и грубая, отрывистая речь их убийц, теперь уже уверенных в себе и перекликающихся друг с другом. Томас выпрямился, насколько мог, спрятав меч за спину, готовый отрубить ногу валлийцу, прежде чем умереть. Он услышал стук копыт и спросил себя, не собирается ли его прикончить английский рыцарь. Он повернул голову. Это был его оруженосец с лошадью, старой усталой клячей из обоза. Томас попытался заговорить, но заплакал, когда его распухший язык коснулся неба. Андре жестом велел Томасу молчать и, приложив некоторые усилия, помог ему подняться, а затем усадил на широкую спину клячи. Он сам сел перед своим хозяином, держа на спине огромный вес Томаса, взял поводья, и они легким галопом поскакали прочь из Креси-ан-Понтье. Ночь была очень темной. Безымянный конь иногда сбавлял ход, чтобы избежать столкновения с телом того, кто пытался бежать, но скончался от ран; погибло так много людей, что Томас не мог этого понять. Равнину под английскими позициями можно было бы назвать долиной клерков, потому что потребовалась бы целая армия людей с перьями и полевыми столами, чтобы записать имена и звания погибших французов.

Томас поправлялся в городе Амьене, где его оруженосец заплатил хирургу, чтобы тот его осмотрел.

— Хорошо, что у стрелы был бодкин33, — сказал хирург, смазывая проколотую щеку сначала вином, а затем яичным белком. — Будь у нее бродхед34 — никогда бы она не вышла наружу. Я и так боюсь, что язык распухнет и убьет вас, поэтому испытываю искушение его отрезать. Но тогда чем бы вы будете молиться?

Прежде чем вырвать зуб, корни которого были выбиты стрелой, и наложить швы на язык и лицо, хирург велел оруженосцу неподвижно держать голову Томаса. Томас что-то проворчал.

— Все так говорят, — сказал хирург, — но он все равно будет держать вас крепко. И если ваша светлость меня укусит, я вырву у вас здоровый зуб.

Это заняло меньше часа, но это был самый долгий час на памяти