Далекое море - Кон Джиён

со стороны. Возможно, она недолюбливала мать именно за сходство между ними. А раз они так похожи, матери было достаточно беглого взгляда, чтобы почувствовать ее угнетенное душевное состояние. Когда отец напоследок сжал ее руку и, точно прощаясь, умоляюще проговорил: «Уезжай из этой страны!» – она не смогла ответить ему, кого так безмерно любила: «Отец, я не покину тебя!» От тела, измученного долгой болезнью, дурно пахло. В заросшем щетиной изможденном лице ничего не осталось от молодого, бравого профессора. Отец казался ей чужим и отталкивающим. Она ничем не отличалась от матери, которую все это время осуждала. А теперь жизнь, собрав воедино все ее былые промахи и ошибки, в эти минуты, яростно беснуясь, выпустила их на волю, как выпускают из клеток диких животных. И противостоять этой вакханалии было бессмысленно – оставалось лишь бессильно наблюдать, как рушится ее привычный спокойный мирок и открываются старые раны.

– Да, мама, болит, – неожиданно покладисто призналась она.

– Cейчас, погоди.

Мать исчезла в комнате и вскоре вернулась с двумя таблетками. А пока ходила за водой, она успела рассмотреть книжку, что осталась на столе. Роман Хемингуэя «И восходит солнце». Ей припомнился фильм, в котором главную героиню бесподобно сыграла восхитительная Грета Гарбо.

– Знаешь, с возрастом понимаешь, что боль и страдания – это неотъемлемая часть жизни. Душевной или физической ране сопутствует посттравматический синдром – это правда, но после всегда наступает улучшение. Порой именно благодаря страданиям мы закаляемся и взрослеем. Сетовать на боль и раны – значит видеть лишь одну сторону медали. Не беги от них. Не надо их бояться. Это как серфинг: только преодолевая волны можно достичь дальних горизонтов. Претерпевая страдания, мы встречаем день и ночь, молчим и общаемся… В молодости, хоть ты тресни, этого не постичь. Однако теперь и тебе уже за пятьдесят, теперь и ты сможешь понять. Не терзайся слишком уж сильно! А то превратишься в старую страшную толстуху, – изрекла мать на удивление спокойным тоном; ее слова прозвучали как доброе наставление умудренной жизнью женщины и старшей подруги. Она шмыгнула носом. А на последней фразе даже усмехнулась.

– Я много ненавидела и много роптала. Однако, дожив до возраста, когда смерть уже не страшит, начинаешь понимать, что любимым надо признаваться в любви, а с недругами следует просто обмениваться дежурными фразами типа «промозгло сегодня, не правда ли?»… В конце концов приходишь к выводу, что, кроме этих двух фраз, больше ничего и не нужно. С годами, Михо, осознаешь, что большего и не требуется…

Она вскинула глаза на мать и пригляделась. На лице без макияжа то там, то здесь проглядывали старческие пятна, распущенные волосы – ломкие и безжизненные после бесчисленных покрасок – выцвели и потеряли блеск. Перед ней стояла старенькая, высохшая женщина, но впервые в жизни она показалась ей прекрасной. Благодаря упорным стараниям живот не отвис, и благодаря тем же упорным стараниям осанка оставалась прямой, а невозмутимое лицо было преисполнено достоинства. Она сама не заметила, как очутилась возле матери и обняла ее. Мама была такой маленькой, хрупкой и одновременно очень мягкой. Трудно припомнить, когда в последний раз она обнимала ее от всего сердца, не считая дежурных объятий в аэропорту. Да и вообще, как же давно она не ощущала маминого тепла…

– Мам, я тут подумала, а ведь Хемингуэя сильно подкосила его первая любовь. Он-то любил от всего сердца, а та женщина отнеслась к его чувствам слишком поверхностно и оттолкнула, воспринимая их отношения как мимолетное увлечение, не сумев оценить искренность его намерений. И когда Хемингуэй узнал о ее предательстве, он страшно разозлился, и сердце оказалось глубоко и неизлечимо ранено… Она потом приехала к нему на Средний Запад, но он не смог ее простить. Потрясение от предательства было слишком велико, чтобы повернуть все вспять. И из-за этой сердечной травмы Хемингуэя всю жизнь бросало от одной женщины к другой.

– Да ну, чушь какая! Он просто нашел себе отговорку, чтобы вести разгульную жизнь, – отрезала мать.

Она невольно рассмеялась. Похоже, ее старушка приняла свой прежний облик.

Так глубокой ночью они двое – мать и дочь – смеялись, стоя посреди кухни.

25

Побережье Майами обдувал легкий бриз. Под предлогом проводов Михо, вылетающей завтра в Нью-Йорк, профессора собрались в баре, что пристроился к террасе отеля с видом на море. Темой беседы по-прежнему была первая любовь.

– Хочу рассказать вам о своей матери, – заговорил профессор Ли с кафедры английской литературы, который всегда отличался сдержанностью и безупречными манерами.

– Мой отец – известный адвокат. Не знаю, может, вы и слышали о нем – он состоял на службе у президента.

Ей припомнились разговоры о том, что профессор Ли родом из довольно-таки почтенного семейства.

– А вообще, отец – выходец из бедняцкой семьи, старший сын. Рассказывают, после университета он долгие годы готовился к сдаче юридического госэкзамена и оттого припозднился с женитьбой, познакомившись с моей матерью аж в тридцать лет, и то при посредстве свах. Мама же была самой обычной девушкой из самой обычной семьи. Ну, даже не знаю, что еще можно про них добавить… Сказывали, отец влюбился в маму с первого взгляда. Они поженились и жили в мире и согласии. Родив нас, пятерых детей, мама умерла от болезни, когда я учился в начальной школе. Из всех самый младший, я даже не плакал, сидя во время похорон на закорках у старших.

Было не совсем понятно, при чем тут первая любовь его уже почивших родителей, но вся честная компания затихла и внимательно слушала.

– После смерти мамы отец привез из деревни какую-то старушку, приходящуюся ему дальней родственницей. Так мы и росли под ее присмотром. Уже повзрослев, я припоминал, что старшие родственники склоняли отца к новой женитьбе. Но он как будто их не слышал. И одно из самых отчетливых воспоминаний о батюшке – это то, что, как бы поздно он ни возвращался домой после полуночных возлияний, на следующее утро он непременно посещал мессу. Это меня всегда поражало!

Перед смертью в палате хосписа наш благообразный старик смог увидеться со своими отпрысками: мы – все пятеро его детей – собрались попрощаться с ним на смертном одре. Напоследок отец обратился к нам с таким напутствием:

«Как умру, поминки по мне не проводите, а лучше в день смерти вашей матери помолитесь за нас обоих и отслужите мессу. Не знаю, могу ли назваться верующим человеком, но, когда ваша мать отошла в мир иной, я подумал: „Неведомо,