Серебро и свинец, иной вариант - Олег Волынец

И в этот миг страшное подозрение кольнуло душу дружинного старшины.

— Владетель, — проговорил он, — а откуда нам знать, не вторглись ли они в земли Бхаалейна? Ведь стоячие камни высятся по его сторону гряды…

Картроз воззрился на него, словно готовясь испепелить взглядом.

— Действительно, — прошептал он. — Откуда? Он помолчал миг, глядя в высокое окно, за которым полыхали последние отсветы заката.

— Льячи, — приказал он, — отбери из дружины самых сильных боевых магов. Возьми с собою Тамариса — пусть он держит связь с Мириеной в замке. Я поведу отряд. Молчи!.. — Он воздел руку. — Это мой долг. Мы выжжем их поганое гнездо с лица Эвейна!

Ибо никому не дозволено безнаказанно порочить имя владетеля Картроза. А что есть более страшный упрек владетелю, как не слова: "Твои люди угнетены!"

Глава 5

Очнувшись, рядовой Паша Гришаков сразу вспомнил, как его убили. Воспоминание было ярким, словно фильм на импортной кинопленке, — огрызаясь короткими очередями, он пятился к бээмдэшке, и вдруг прямо перед ним, словно из-под земли, вырос бородатый, в кожаной с бляхами куртке, воняющий чем-то острым, незнакомым, местный, а меч уже был занесен, и Пашка инстинктивно вскинул автомат вверх — и потом обрыв, темнота, будто враз вырубили свет.

Сейчас свет снова появлялся. Медленно, сначала тусклый лучик, потом он стал шире, ярче, и голова Гришакова немедленно отреагировала на это ударом дикой, режущей боли:

— О-у-у-у.

Источник боли был где-то в районе лба. Паша осторожно дотронулся рукой — больно-то как, черт, как больно! — там было что-то влажное, липкое, волосы слиплись, какие-то комочки непонятные…

"Мозги, что ли? — отрешенно подумал он. — Нет, навряд ли; какого бы хрена башка так болела. Когда черепушка начинает арбуз изображать, тут уж не до мигреней. А она, сука, болит. Так болит, словно месяц гудел без просыпу, а вот сейчас проснулся.

Пивка бы холодного.

Ж-ж-ж-ж.

Звонкое, наглое жужжание ворвалось в его сознание, затопило и оглушительными колокольными ударами начало метаться от виска к виску.

Б…!

Жужжание стихло.

Паша попытался приоткрыть глаз. Правый, тот самый, через который струилось серое сияние. С четвертой попытки ему это удалось.

Зудела муха. Огромная, сверкающая изумрудной зеленью брюшка, она нагло рассматривала Пашу, потирая при этом передние лапки, и вообще всем своим видом показывала, что воспринимает его исключительно как законную добычу.

— Пшла. Пшла прочь.

Муху это слабое попискивание нисколько не встревожило. Она закончила туалет передних лапок и принялась за задние крылья.

— У-уйди, гнида.

Только сейчас Паша сообразил, на чем, собственно, сидит муха.

Это была затворная коробка его собственного АКМСа. Предохранитель стоял в положении "непрерывный огонь", из разрубленной ложи торчали длинные щепки.

А ведь стрелять он ни хера не будет, отрешенно подумал Гришаков, глядя на разрубленный металл. Ствол наверняка напополам… мля, не успел бы подставить, башку бы до шеи располовинили.

Мля.

Пашка осторожно пощупал голову. Не, вроде целая. Кровищи до …, ну да оно и к лучшему — вон уже сколько валяюсь, и не одна местная сука не усомнилась, что я самый натуральный жмур.

Мысль о местных словно приоткрыла заслонку на плотине — и на Пашку каскадом хлынули разномастные картинки вчерашнего дня, начиная от приснопамятной речи из матюгальника, в который попеременно орали Бубенчиков и его жиденок-толмач; собственная досада, когда стало ясно, что вертолет за ними до темноты не обернется; лагерь на лугу — далеко уходить не стали, старлей решил, что утром до второй деревни добраться будет легче, и даже разрешил разбегаться в увольнительную, но только парами; самый старший лейтенант, выходящий из избы с чем-то вроде полотенца в руках; силуэты товарищей на фоне костра, вспыхнувший БТР и раздавшийся из него жуткий, сразу захлебнувшийся вопль. Кто там сидел? Не водила, точно. Сергун поймал плечом стрелу еще раньше, уронил автомат и уковылял куда-то. И тогда же пропал сержант.

Потом Паша бежал, бежал, не разбирая дороги, крестя наугад длинными, и двое местных, один с мечом, второй с какой-то замысловатой железякой, угодили как раз под такую, в полрожка, очередь. Потом кончился второй магазин, а третий никак не входил, и надо было глянуть, чего там с ним…

— Арранза, тийш!

— Атшайдаль, те лейшра, одрок…

Резкие, гортанные фразы чужого языка донеслись до Пашки. Услужливое сознание мигом нарисовало еще од-: ну, знакомую по десятку фильмов, картину — немецкие солдаты с непременно закатанными до локтей рукавами, хохоча и поминутно прикладываясь к фляжке, приближаются к раненому красноармейцу, а тот из последних сил, закусив кольцо… Граната!

Пашкина рука скользнула вдоль ремня и сомкнулась на ребристом корпусе.

Эфка. Паша зачем-то подтащил руку к лицу, глянуть на черные квадратики. Оборонительная граната, разлет осколков на две сотни метров. А он сейчас — ни бросить толком, ни укрыться. Разве что и в самом деле подорваться.

Пашка уперся свободной рукой в землю и встал.

Его сразу шатнуло, в глазах потемнело, поэтому двух замерших с раззявленными ртами местных он увидел только секунд десять спустя.

Метров до них чуть меньше десяти, прикинул Гришаков и потянулся было к чеке.

Кидать гранату ему не понадобилось. Зрелище встающего, словно неупокоенный мертвяк из-под земли, окровавленного демона оказало на крестьян воздействие, ненамного уступающее "лимонке". Выйдя из ступора, они дружно заорали и что было сил ринулись к селу.

Пашка качнулся, ухватился за плетень, развернулся и, шатаясь из стороны в сторону и едва успевая подставлять ноги под норовящее рухнуть туловище, побежал в сторону леса.

"Ехали казаки, ехали казаки… — тихонько наигрывала гитара в углу. — Сорок тысяч сабель, сорок тысяч лошадей…"

— Поручик, смените пластинку! — потребовал капитан Шипков, перелистывая очередную страницу "Советского спорта" недельной давности — свежие газеты в клубе не появлялись. — И так "Динамо" продуло, а тут еще и вы со своей махновщиной.

— "И покрылось поле, и покрылось поле…", при чем тут махновщина? — возмущенно отозвался Ржевский. — Этой песне знаете сколько?

— Не знаю и знать не желаю. — Вертолетчик перевернул следующую страницу. — Но то, что в фильме, в фильме… Господа, в каком фильме эту песню поет Нестор Махно?

— "Достояние республики", да? — предположил Мушни.

— Корнет, молчать! — отмахнулся от него Шипков. — Ну, товарищи офицеры… товарищ полковник, может, вы помните?

— Сорри, Валерий, — вздохнул полковник, не отрываясь при этом от какой-то потрепанной книжечки в невзрачном сером переплете, — бат ноу. Кадры, где он поет, помню, актера помню, а вот как фильм называется…

— Но фильм-то помните! — уцепился за его слова капитан. — Вот скажите своему….

— Фильм называется "Александр Пархоменко", — неожиданно для всех четко сказал сидевший в углу палаты капитан Перовский.

— Браво, разведка! — восхитился Шипков.

— Позвольте, позвольте, а о чем спич-то, господа? — Ржевский последний раз нежно провел ладонью по струнам и поставил гитару рядом со стулом. — В смысле, пар дон муа, о чем базар? Разве я отрицал, что эту песню могли петь в каком-то фильме?

— Вы, ваше недобитое благородие, — улыбаясь, начал Шипков, — просили обосновать эпитет "махновский" применительно к исполняемому вами, с позволения сказать, произведению. Отвечаем — песня махновская, потому что пел ее Махно. Вопросы будут?

— Будут, как же не быть, — кивнул Ржевский. — Какое там "Динамо" продуло? Их, знаете ли, несколько.

— Какое, какое, — проворчал вертолетчик, старательно подделываясь под выговор командующего группировкой генерал-лейтенанта Дарьева. — Какое надо, то и продуло. И вообще, товарищ старший лейтенант, вы офицер или где? Если офицер, должны болеть только за ЦСКА!

— Фи, — небрежно выдохнул Ржевский и, снова подобрав гитару, прошелся по струнам затейливым перебором. — Чего бы такого исполнить?

— Что-нибудь эдакое? — предположил второй вертолетчик, майор Кареев.

— Желание наших славных хозяев… — Ржевский задумчиво погладил деку.

— Значит, эдакое… А как насчет… "Yesterday, all my troubles seemed so far away…"

— Эй, эй… — предостерегающе воскликнул Перовский. — А если Краснов мимо случится?

— Или, не приведи боже, Бубенчиков… — поддержал его Шипков. — Его же кондратий хватит.

— А… — отмахнулся Ржевский. — У Бубенчикова сейчас другим голова занята. Он в агитации по уши, а Краснов куда терпимее.

— Кстати, а что он там затеял? — спросил молчавший до сих пор старший лейтенант Лягин.

— Сказано же — агитацию. У них сегодня четыре деревни по плану.