Злое железо - Алексей Молокин

– А как же его родственница, Гизела эта. – Я строго посмотрел на пенсионера-правдолюбца. – Ведь ты же ее, так сказать, подставил по полной программе?

– А чего она пропала? – обиженно, словно ребенок, ответил дед. – А потом, справедливость не должна зависеть от родственных отношений, у нас раньше даже борьбу вели с этой самой семейственностью. Долой!

Возразить было нечего.

– Ну, еще по одной, и спать? – спросил я. – Выбрось все это из головы, здоровье есть – и ладно, железки эти выбрось в речку, а лучше в землю закопай, и поглубже. Здоровье есть, жизнь идет, а уж будущее хоть какое-то, а приложится.

– Может быть, ты и прав, герой, – вздохнул старик, – только обидно получается. Чуть у меня серьезное дело наладилось, как выясняется, что и оно никому не нужно. Обидно.

Пенсионер пожевал сморщенными губами, потом кряхтя поднялся со своего насеста и сказал:

– Ладно уж, устраивайся в горнице, холодно в сарае-то, а я полезу в свою берлогу, и впрямь спать пора, смотри вон, уже светает.

Я расстелил презентованный местной братвой желто-синий спальник, завернулся в него, но сразу уснуть не получилось. В голове моей шумело от выпитого за день, ушибленная Гинчей скула запоздало саднила. Перед тем как окончательно отключиться, я представил айму или как там ее – полуайму, – Люту в черной ризе и на высоких каблуках, целующую взасос барда Авдея посреди весело зеленеющих картофельных полей. Везет же некоторым, подумал я и наконец уснул.

Глава 15

Глядя в телевизор

Сложить свою голову в телеэкран…

Из глубины квартирки доносился веселый плеск воды. Люта, обнаружив в ванной комнате шкаф, уставленный всевозможными шампунями, бальзамами и прочими гламурными жидкостями, обрадовалась, словно самая обыкновенная женщина, и сообщила, что в ближайшие два часа я волен заниматься чем угодно, кроме игры на гитаре, потому что она будет занята.

А то я без нее не могу поиграть в собственное удовольствие? И внезапно понял – почему-то не могу. Раньше-то мог. Хотя раньше разве я играл?

Поэтому, от нечего делать, я решил осмотреться в нашем новом жилище.

Скорее всего квартира и была рассчитана на проживание в ней женщины, а может, это шустрые братки так расстарались специально для Люты – я не знал. В стенных шкафах было полным-полно разного барахла, всевозможной мужской и женской одежды и обуви. Но, честно говоря, меня это как-то не особенно интересовало. Вот помыться было совершенно необходимо, а заодно и побриться тоже. Одноразовую бритву я догадался купить на том же рынке, а вот про крем – забыл. Ну ничего, на худой конец, сойдет и мыло, уж его-то, надеюсь, в этом парфюмерном салоне найти будет несложно.

Прошлый раз я брился позавчера, и заново отросшая щетина принадлежала уже этому миру.

Очень интересно, подумал я, некая часть меня начала свое существование уже здесь, я врос в эту ипостась России своим щетинистым подбородком. И вот сейчас я пойду в ванну, соскоблю щетину бритвенным лезвием, купленном мною здесь же, на местные деньги. И смою грязную пену в раковину. И это будет первая маленькая смерть меня в этом городе.

Впрочем, так можно было дофилософствоваться черт знает до чего, поэтому, чувствуя какое-то уютное умиротворение от того, что в ванной комнате плещется не чужая мне женщина, я позволил себе немного расслабиться, налил стакан портвейна из очень кстати оказавшейся в стенном шкафчике-баре бутылки и включил большой черный телевизор. Интересно все-таки, чем этот мир живет и дышит? Что он поет и над чем смеется, что он любит и ненавидит? Конечно, телевидение врет, но абсолютного вранья, как и правды, не бывает.

Программ было несколько. Часть из них я пропустил, они передавали какую-то неприятную музыку, не то блатняк с религиозным уклоном, не то наоборот – псалмы с типично блатными текстами. По одному из каналов шел фильм с завлекательным названием «Лямой». Этот самый лямой, несмотря на хромоту на обе ноги, полное отсутствие координации движений и нечленораздельное мычание, сопровождавшееся обильным слюноотделением, колошматил всех направо и налево. И ментов, и братву, и еще каких-то типов, похоже, из китайской диаспоры. При этом в него были влюблены все без исключения персонажи женского пола, включая стареющую следовательшу-нимфоманку. Когда пришло время эротических сцен, я плюнул и переключился на другой канал.

Решив оставить более близкое знакомство с местной культурой до лучших времен, я остановился на информационных каналах. Их было всего три.

Первый транслировал, так сказать, «государственный официоз», он был самым скучным, информация, которую сообщали тусклыми голосами невзрачные дикторы и дикторши, казалось, подавалась с оглядкой, словно за спинами журналистов незримо присутствовал некто сумеречный, вечно обиженный, но обладающий тем не менее властью.

Второй канал был значительно интересней. Судя по всему, он отражал точку зрения братков на события в стране и за рубежом, и точка зрения эта, к моему удивлению, отличалась здравомыслием и конкретностью. Ну еще бы. Вот только понять комментаторов подчас было нелегко из-за довольно специфической лексики.

На третьем канале всем заправляли богуны. Политическими оценками он не блистал, зато изобиловал многосерийными фильмами о жизни местных выборных богов и богинь, в основном столичных, но сюжетики из жизни провинциального пантеона тоже попадались.

Когда я, щелкая кнопками вполне современного пульта, выскочил на него, как раз передавали многосерийный телевизионный фильм о жизни Афедона Бесштанника, более всего напоминающий эротический триллер с элементами нравоучительности. Нравоучительность заключалась в том, что в конце каждой небольшой костюмированной и неплохо снятой теленовеллы в кадре появлялась недурная собой, хотя, на мой взгляд, несколько крупноватая почитательница упомянутого Афедона со словами:

«А как вы думаете, дети, что бы случилось, если бы Афедон не расстегнулся в щедрости своей и не пролил толику истинной благодати в иссохшую от жажды плоть несчастной?»

Сообразив, что я наткнулся на цикл религиозных передач для младшего школьного возраста, я защелкал кнопками, пытаясь составить из мелькающих разноцветных картинок хоть какое-то подобие общего устройства той России, в которую меня занесло.

Понемногу разрозненные осколки здешнего мира складывались в некую странную, но логически непротиворечивую картину.

Получалось, что в тутошней России существовали три формально независимые, а на самом деле тесно переплетенные между собой ветви власти – власть гражданская, власть братвы и власть богунов, то есть религиозная. Каждая из этих ветвей основывалась на демократических принципах, но при этом являлась как бы «суверенной демократией».