Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская

когда в зале вдруг раздавался глухой удар по голове или звонкий шлепок по лицу. Униженная девушка, закрыв лицо ладонями, плакала. И вмиг голоса замирали, и все женщины, вцепившись в пьяного гостя испепеляющим презрительным взглядом, походили на кошек, готовых к прыжку. Это происходило мгновенно и бессознательно. И пьяный гость, оказавшийся под прицелом десятков ненавидящих глаз, в секунду трезвел. Конечно, несмотря на эту солидарность и враждебность по отношению к гостям, девушки тоже хотели семьи, мужей и детей. Тоже хандрили то и дело. И не было выхода, потому что было трудно и здесь, в Японии, и безнадежно там, на Филиппинах. То одна, то другая запиралась в туалете, и до наших ушей доносились глухие сдавленные рыдания. Алекс во время танца, уткнувшись в плечо своему гостю, иногда беззвучно плакала, закрыв глаза. Но стоило ему слегка отпрянуть от нее, чтобы заглянуть ей в лицо, как она мгновенно надевала свою привычно-деревянную улыбку, больше похожую на оскал.

И пусть эти развязные шутки и гротескные лесбиянские выходки выглядели пугающими из-за их вечной позиции самообороны, из-за больного настороженного самолюбия, всё же женщины эти, даже разбогатев, не утрачивали того понимания жизни, которое было у них там, за чертой бедности. Конечно, они не осознавали этого. Просто в них продолжало жить интуитивное сочувствие к другим и какая-то бесценная простота. Ни одна из разбогатевших филиппинок, которых я знала, не превратилась в жеманную брезливо-высокомерную тётушку, которых я так часто вижу в России. Можно не знать человека, но по выражению лица её чётко видеть, что есть она, а есть все остальные — тля. Одна моя знакомая посмеивалась надо мной, когда я делилась впечатлением от отдыха на природе. «Фи, какая гадость, — сказала она неестественным голосом с неуместно-театральными интонациями, — Это же грязь, комары! Девочка моя, я всегда хожу отдохнуть душой только в «Эрмитаж». Лучшего отдыха я и не знавала. Впрочем, каждому контингенту людей — своё». Я таращилась на неё, как баран, и не могла поверить, что это произносится на полном серьёзе.

Да, филиппинок не научили манерам, не дали им образования, не обтесали, но в том не было их вины.

— Хочешь покажу грудь? — спрашивала меня Алекс.

— Да нет, у меня то же самое, — отвечала я.

— Не-ет, у меня грудь больше! Но я её ненавижу, — произносила она с деланным отвращением.

Тут я уже не могла удержаться от смеха:

— Ну покажи ты, наконец, кому-нибудь свою грудь, раз ты так гордишься ею!

— Нет, нет, я её ненавижу!

Однако с Юки Алекс становилась тихой, утончённой. И выискивала гораздо более оригинальные подступы к её сердцу, чем Свит:

— Ты красивая и умная. Нам нужно о многом поговорить. Я знаю, ты поймёшь меня. Позвони мне после работы. Вот мой номер.

— Хорошо, — отвечала Юки.

Однажды дома после рабочего дня я нашла в кармане своей сумки записку. Она была написана аккуратным почерком на хорошем английском:

«Я приехала в этот клуб реализовать свои планы, предполагая, что эта работа — всего лишь гламур. И лишь здесь я поняла, как это непросто на самом деле. Надеюсь, что ты сможешь поддержать меня в трудную минуту, если я попрошу о помощи. Ищу в тебе настоящего друга, с которым я могла бы заглянуть в будущее. Давай воплотим это в жизнь. Очень надеюсь, ты ответишь мне. Юки».

— Ольга, — позвала я, — слушай, я прочту тебе записку.

Ольга послушала и рассмеялась.

— Как ты думаешь, что это значит? — сказала я.

— А что значат ухаживания Аиры, которые она мне демонстрирует каждый день? — задала встречный вопрос Ольга.

— Ну, сравнила… Тут читай, Юки ведь предлагает мне стать друзьями.

— А ты хочешь, чтоб она открытым текстом написала тебе: «Давай пожаримся. Я тебя хочу»? Так что ли?

— Да было бы, каким местом жариться… — сказала я озадаченно.

В клубе Юки держалась скованно, прятала глаза и в то же время искала возможности пройти возле меня, чтобы слегка задеть меня плечом. Когда она придумала очередной повод пройти близко, я остановила её и предложила поговорить в холле. Она вскинула на меня умоляющий взгляд, полный надежды, и мне стало жаль её.

— Послушай, Юки, у тебя ещё будет много влюблённостей. Ты такая яркая, что ни одна другая девушка не упустит такую красавицу, как ты, — сказала я.

Я старалась говорить убедительно, ласково утешить её, но слова утешительными не были. По щекам её ручьём потекли злые молчаливые слёзы.

Алекс сидела с гостем за столиком, но всё её внимание было приковано к нам. По её возвышающейся груди было видно, как часто и тяжело она дышала. Нервно подёргивались её большие ноздри. Казалось, будь её воля, она бы отдубасила меня так, что на всю жизнь бы хватило.

— Юки, я люблю мужчин. Ощутить в себе мужчину, сильного, крепкого мужчину… Чтобы крепко обнял, прижал к себе и не отпускал… Как это хорошо, — мечтательно произнесла я, — Женское тело… Ну что женщина? Это неинтересно.

— Я ненавижу мужчин. Ты, теперь я знаю, ты не поймешь меня, но я тебе точно говорю, что от мужчины ты никогда не получишь столько нежности, сколько тебе дала бы я! — выговорила она надрывно.

— Юки, — хотела я продолжить, — Прости меня, я понимаю, как тебе…

— Ни слова больше! — крикнула она и, закрывая рот, чтобы удержать рыдания, убежала плакать в раздевалку.

Вдруг на пороге оказался Окава. Он был не один. С белокурой европейкой. Окава был весь в белом, девушка — в чёрном. Её звали Николь. Она была почти на голову выше крошечного старика. Но он был необычайно важен. Когда он сделал мне приглашение, то лениво по-собственнически клал руку на коленку Николь и посматривал на мою реакцию. Девушка работала в румынском клубе. Мечтала накопить деньги себе на учёбу. Окава явно был в настроении. Много говорил, смеялся и даже выпил саке. Похоже, в этой ситуации он видел свой триумф. Николь была полна снисхождения. Неестественно хохотала. Окидывала клуб брезгливым взглядом. Ела фрукты, манерно округляя рот. Я смотрела на неё и не переставала удивляться. Так и хотелось сказать: «Да ладно тебе. Будто мы не в одном дерьме работаем».