В городе древнем - Сергей Антонов

— Боже! Не тронулась ли?.. — с испугом спросил кто-то.

— Господи…

Ефим Петрович, недовольный собой и тем, как повернулось дело, мелкими быстрыми шажками уже шел по аллее. За ним, в отдалении, подчеркивавшем, что он не имеет к этому человеку отношения, угрюмо двигался Маркин.

В это время и появился запыхавшийся Степанов. Пробегая мимо Ефима Петровича и Маркина, Степанов понял, что вот эти двое и повинны в выселении. Остановился…

— Что тут происходит?.. В чем дело?.. — проговорил он, еле переводя дух.

Ефим Петрович лишь небрежно повел головой, но даже не обернулся, не замедлил шага. Маркин, считавший, что обращаться нужно не к нему, тоже не ответил.

— Товарищ Маркин? — нетерпеливо спросил Степанов. Милиционер кивнул на Ефима Петровича.

Степанов подошел к Соловейчику:

— Что здесь происходит?

— Занимайтесь своим делом, гражданин, — ответил тот не останавливаясь.

— Погодите… Вы что же тут наделали?.. Разве Мамин отменил решение?..

Ефим Петрович на этот раз обернулся:

— Русским языком говорю, гражданин: занимайтесь своим делом!

«Не свое дело? Нет! Свое! Свое!»

— Кто вы такой? — сдержанно спросил Степанов. За сдержанностью — неприязнь и вот-вот готовый прорваться наружу гнев. Он давно заметил стоявшую под ветром кровать, тумбочку, фикус… — Разве решение райисполкома отменено? Что вы делаете? Людей — на улицу?!

На миг показалось, что стоит сказать еще две-три фразы, и этих администраторов можно вразумить: одумайтесь, женщин и детей — на произвол судьбы!..

Но все оказалось совсем не так.

— Слушайте, вы!.. — теперь уже с угрозой крикнул Ефим Петрович. — Еще раз по-русски говорю: займитесь своим делом! Учите детей арифметике и грамматике! Не вмешивайтесь!

Шагнув вперед, Степанов схватил Ефима Петровича за шиворот и как следует тряхнул. Сукно шинели Соловейчика затрещало.

— Идите и извинитесь перед людьми! Позор!

Маркин, благо к нему не обращались, пошел своей дорогой. А Степанов изо всех сил толкнул Ефима Петровича к застывшим, смятенным женщинам.

За дискредитацию Советской власти Захаров пригрозил Соловейчику исключением из партии, учителя тоже вызвал к себе для объяснений.

— Ну, Степанов!.. — встретил он его укором. — Вы тогда обиделись на меня. А это что иное, как не партизанщина в условиях фронтового города?!

Степанов стоял молча, словно обвинение это было обращено не к нему или словно он его не слышал.

— Может, — спросил он как можно спокойнее, — сначала мне позволено будет сесть? Вот хотя бы на эту табуретку… Благо она все еще крепкая… — И он потрогал ее, словно определяя: да, действительно крепкая…

Сколько раз в этом кабинете Захаров устраивал разносы — справедливо и, случалось, несправедливо, — но никто так не держал себя с ним. Таких не помнил…

Степанов меж тем сел на табуретку и сказал:

— Николай Николаевич, вы прекрасно знаете, что Дебрянск не фронтовой город. Зачем, спрашивается, эти ненужные преувеличения? Что касается инцидента у школы — дело ваше судить о нем…

Захаров, постучав пальцами по столу, еще раз посмотрел небольшими серыми глазами под редкими бровками на Степанова.

— Иначе поступить было нельзя, уважаемый учитель? — спросил он, садясь.

— Черт его знает, — признался Степанов. — Может, и можно иначе… Но как именно? — Он спрашивал не столько Захарова, сколько самого себя: «В самом деле, как нужно было поступить?» — Я, Николай Николаевич, другого ничего не нашел, да и искать было некогда…

— Ладно, — кончая с инцидентом, решил Захаров. — Как у вас самого с жильем?

Степанов хотел ответить, но ему помешали. Мужчина в очках шумно ввалился в кабинет и остановился, почувствовав некоторую неловкость за вторжение.

— Что случилось? — спросил Захаров.

Вошедший покосился на Степанова, тот, видимо, смущал его, но, махнув рукой, ответил:

— Николай Николаевич, вчера было девять, сегодня утром — четырнадцать.

Захаров подошел к окну и, глядя на пустыню, простершуюся за ним, спросил:

— Угроза эпидемии?

— Да.

— Так и говорите.

«Тиф!» — догадался Степанов.

Захаров по-прежнему стоял у окна.

— Дождались! — сказал Захаров с упреком себе. — Что предлагаете, всезнающая медицина? Что нужно делать в таких случаях?

— Отделить больных от здоровых… Немедленно! Хотя бы из землянок!

— «Хотя бы»! Вы говорите так, Виталий Семенович, будто у нас кроме землянок и во дворцах живут! Стало быть, нужен новый больничный барак?

— Да.

— Отдадим весь лес, но хватит ли?.. — как бы вслух раздумывал Захаров. — Боюсь, что нет. За рабочей силой обратимся в воинскую часть. Снова — в часть…

Обращение за помощью всегда было для секретаря райкома делом трудным и щекотливым. Командование воинской части ему никогда не отказывало, хотя просьбу иной раз выполнить было непросто: ведь у армии были свои заботы. Именно потому, что Захаров дорожил доверием и готовностью в любую минуту прийти на помощь, именно потому просьбы и были трудным делом. Но ведь городу грозит эпидемия. Надо просить. Лесу и в воинской части нет, пусть хоть солдат дадут.

Только сейчас Захаров сел за стол, взял ручку, бумагу, но, вместо того чтобы писать, стал называть Виталию Семеновичу, кого он должен немедленно собрать к нему… Виталий Семенович повторил фамилии и побежал к дверям. Телефон был только у Захарова и на почте.

— Минутку, Виталий Семенович, — остановил его Захаров. — Обслуживающего персонала у вас по-прежнему не хватает?

— Сбилась с ног обслуга… Полтора человека!..

Захаров горько усмехнулся:

— Живых людей — в виде дроби?.. Дошли!

— Дойдешь, Николай Николаевич. Таня еще совсем девчонка, другая сестра с палкой — рана обострилась. Но не уходит с поста…

— Как ее фамилия?

— Кленова Настасья…

— Кленова… Кленова… — пробовал вспомнить Захаров. — Нет, не знаю… Отметить бы чем-нибудь. — И он записал фамилию на листке бумаги. — Вот что, Виталий Семенович. Все мы твердим, что людей нет, но люди прибывают каждый день. Среди них те, кто с удовольствием пойдет работать к вам: карточка побольше, да и в землянке меньше будешь торчать. Плюс, конечно, патриотизм. Только этих людей проинструктировать надо, я не говорю уж о курсах…

— Кто будет бегать, искать? И так почти весь персонал ночует в больнице.

— Да-а… Вопрос! Но придется что-то изобретать. По радио объявления не сделаешь.

— Мы и так всё что-нибудь да изобретаем. Больше всего велосипеды, конечно.

— Ладно, поговорим. — И Захаров махнул Виталию Семеновичу рукой: спеши, мол!

Через полчаса собрался народ и Захаров предоставил главному врачу больницы две минуты для сообщения о новой беде. А сам все время думал о лесе. Об этом лесе, этих бревнах у него мелькнула уже какая-то мысль, но вот не закрепилась… Откуда она возникла? Бревна… Бревна… Не лес, а именно бревна…

Товарищи выступали, вносили предложения. Захаров слушал и думал… Наконец вспомнил: полицаи! Ему сообщили, что полицаи как-то заготовили себе в лесу сосновые бревна для постройки новых домов. Заготовить-то заготовили, а вывезти не успели! Сейчас этим лесом можно было воспользоваться… Тогда он почему-то не вдумался в сообщение, не расспросил подробно. Сколько бревен, где — далеко или близко? Неизвестно. Теперь следует узнать, сколько там заготовлено, далеко ли от дороги, есть ли мосты… Можно ли вывезти?

О происшествии у бережанской школы, словно по радио, быстро узнал весь город. Оно отчасти и подтолкнуло к более решительной помощи переселенцам. Сооружение землянок нужно было кончать!

Остаток того памятного для Степанова дня солдаты и четырнадцать комсомольцев, с трудом собранных Власовым, помогали рыть землянки, оборудовать под жилье погреба, перетаскивать вещи и устраиваться людям на новом месте.

Степанов попытался помочь солдатам, взялся за лопату, но ничего у него не выходило.

— Слушай, Степанов, ну куда ты лезешь со своей ногой? — подошел к нему Андрей Сазонов. — Зачем это? Мы, что ль, не справимся? Вот, если хочешь, — в голосе солдата появилась просительная интонация, — напиши, будь другом, моей девушке письмо понежнее… Понимаешь?.. С какими-нибудь там красивыми выражениями… Может, из стихов что-нибудь ввернешь… Их брат это любит, стихи… Ты же — учитель, а я? Колхоз!

Сазонов достал из кармана гимнастерки приготовленный треугольник с уже написанным адресом. Степанов смотрел на него и думал, что вот и он когда-то писал такие… И матери, и товарищам, и Вере… В одно из писем вставил и неизбежное в то время «Жди меня», ставшее для некоторых чуть ли не молитвой или заклинанием… Но и «Жди меня», как оказалось, не помогло…

«Вера, конечно, все письма порвала…»