Мальчик как мальчик - Александр Альбертович Егоров

этого кресла небрежно был наброшен белый плащ, словно забытый после дневного спектакля. Я сразу его узнал и поморщился. Атласный плащ с алым подбоем больше походил на реквизит фокусника. Не хватало лишь волшебного цилиндра.

– Опять пилатчина? – спросил я.

– Вечная тема, – отозвался W. – Классика. А тиражи-то какие!

Я промолчал. Встряхнул плащ. Накинул на плечи, продел руки в широкие рукава (правильнее было бы называть это одеяние мантильей, или еще как-нибудь по-средневековому). Против ожиданий, плащ пришелся впору. Сшитый из белоснежного шелка, он играл и переливался в лучах прожекторов. Алая подкладка даже не успела выгореть. Словом, костюм был хорош. В нем было даже приятно побыть немного Пилатом Понтийским, римским эквитом.

– Общий сюжет тебе известен, – сказал W. – Напомню преамбулу: руководитель молодежного театра из провинции приходит на прием к серьезному столичному чиновнику, по культурной части. Приходит не вполне добровольно. К нему есть ряд вопросов: репертуар не согласован наверху, да и сам герой уже приобрел скандальную славу… так сказать, зазвездился… От чиновника зависит, разрешить всю эту самодеятельность или зарубить. Поставить жирный крест. Мне продолжать?

– А кто будет… – начал я. И тут разом всё понял.

Я не успел разглядеть, откуда ты появился на сцене. Должно быть, из боковых кулис. В белой рубашке и в брюках, но без пиджака. Воротник рубашки был расстегнут. Под ним виднелась тонкая золотая цепочка (без крестика). Волосы были подстрижены коротко, еще по-вампирски, и лицо казалось бескровным и безжизненным. Вряд ли ты мог выглядеть лучше после своей неудачной гонки. Понимая это, здешний костюмер украсил твое бледное чело белым венчиком из колючих цветов, отдаленно похожих на розы. Может, это и есть asphodelus, подумал я – и даже улыбнулся. Но не от радости. Нет, не от радости.

Ты попробовал улыбнуться в ответ, но у тебя не получилось.

Я пригляделся: длинный шрам – скорей даже не шрам, а тень от шрама – пересекал твое лицо поперек лба, до самого уха. Раньше его не было. Интересно, как ты выглядишь на самом деле, подумал я. И где ты на самом деле – там, в Склифе, вероятно, весь замотанный бинтами, или здесь, в дурацкой рубашке от Trussardi и в белом венчике из роз.

Где бы ты ни был, ты держался уверенно. Даже увереннее меня.

– Начинайте, – нетерпеливо произнес режиссер.

– «Алый Подбой», – объявил ты, как на экзамене. – Евангелие от Воланда.

Тотчас на заднике сцены будто бы включился экран проектора: на этом экране был виден условный ближневосточный пейзаж с масличными рощами и песочными горами у горизонта.

Я не знал, с чего начать. Подумав, уселся в кресло – в перекрестных лучах прожекторов. На своем троне я выглядел внушительно. Особенно пока молчал.

– Гм… я уже готов, – проговорил ты, немного растерявшись.

Я не проронил ни слова.

– Сцена девять, суд Пилата, – по-суфлерски зашептал W. – Давай, поехали. Первая реплика: «Правда ли, что ты – Царь Иудейский?»

Я тупо молчал.

– Ты говоришь! – подсказал и ты тоже.

Но я ничего не говорил.

– Стоп, стоп, стоп, – махнул рукой W. – Так не пойдет. Разберитесь, с чего начинаем. Тут важна интонация. Пилат типа понтуется, он же в авторитете…

Жестом я остановил его. Ты ждал, что я скажу, и я (несколько неожиданно для себя) начал именно так, как просили:

– Неважно выглядишь, герой. Перебрал скорости?

– М-м, – ты замялся и беспомощно поглядел на режиссера. Но тот не отреагировал. Даже как будто зевнул там, на первом ряду.

Тогда ты собрался с духом. Щелкнул пальцами.

– Это всё Иуда, – сказал ты вдохновенно. – Сидел он рядом на банкете в «GetTheMoney». И вот, нечестивец, всё подливал да подливал мне в чашу. По слухам, он раньше был прислужником в харчевне. Его оттуда и в сериал взяли.

– Так, – хмуро кивнул я.

– А после целоваться лез. Предатель.

– Э-э, – встрепенулся режиссер. – Не отвлекайтесь. Какой еще сериал? Начните снова. Ближе к тексту!

Но было поздно. Я тоже почувствовал вдохновение. Суровый римский прокуратор вдруг ожил во мне, но одновременно с этим стало ясно, что ни одна его реплика из всех известных мне редакций никуда не годится. Я решил импровизировать.

– Добрая встреча, комедиант, – сказал я. – Твое имя?

– Деметриос, – живо подхватил ты. – Можно просто Митя.

– Кто ты по крови? – спросил прокуратор резко и хрипло, словно сорвал голос когда-то давно, командуя кавалерийской турмой на полях забытых сражений – по крайней мере, зритель должен был в это верить.

– Кто по крови? – смешался Деметриос. – Э-э… я же не еврей? А кто тогда?

Наш режиссер хмыкнул и махнул рукой.

– Сколько лет тебе? – продолжал Пилат свой допрос.

– Двадцать один. Скоро будет.

– Откуда родом?

– Из Карьялы, – ответил гость, острым носиком показывая, что где-то там, на далеком севере, есть провинция с таким названием.

– Родные есть?

– Мама. В Костомукше.

– Где ты живешь постоянно?

– У меня нет постоянной регистрации, – застенчиво ответил гость. – Я раньше жил у одного центуриона, из милости. Но после добрые люди приютили нас с нашей труппой… в частном отеле, на Пресне… ну, где Зоопарк.

– Тебе и твоим друзьям как раз и пристало ночевать в зверинце, – заметил прокуратор. – Дабы все остальные добрые люди могли от вас отдохнуть. Но как же зовется твоя труппа?

Не сморгнув, гость отвечал:

– «Двенадцать». По числу участников.

– Ах, вот как, – Пилат оглядел розовый венчик и усмехнулся. – Вот сколько вас свалилось на мою голову! Ни много, ни мало – двенадцать остолопов! Но каким ветром, скажи, занесло вас в столицу? – величественным жестом прокуратор обвел просцениум. – Увы, Иерусалим не слеплен из смолы кедра ливанского… не лучше ли было лицедействовать в своей Карелии, пастухам на потеху? Напрягать расслабленных? Заряжать воду на свадьбах?

– Мы переросли масштабы провинции, – заявил Деметриос. – Мы хотели, чтобы о нас узнала вся земля. Путь один – в Иерусалим. У вас тут вся тусовка, блогеры, телевидение…

На этом слове гость осекся. Человек в белом плаще печально вздохнул, будто ожидал худшего, и ожидания эти сбылись. Вышел из-за кресла. Сделал шаг и остановился. Заговорил еще громче своим сорванным голосом:

– Грех телевидения – один из самых тяжких, – проскрежетал он. – Оживляя в своем волшебном фонаре фантомы людей, которых нет с нами, не уподобляешься ли ты скверному чародею, что заставляет плясать трупы? Видел я ваш… сериал. И алхимиков ваших видел. Имел такое счастье, – Пилат недобро прищурился. – Вступив в блуд с этими шарлатанами, ты покрыл свое имя позором. Тебя оправдать может лишь то, что имени у тебя еще нет… – здесь прокуратор широко развел руками (или рукавами), неуместно напомнив балаганного Пьеро. – Ты ступил