Притяжение Андроникова - Коллектив авторов

Особо хочется остановиться мне на тех работах Ираклия Андроникова, которые непосредственно посвящены вопросам грузинской культуры. Это очерки об Илье Чавчавадзе, Георгии Леонидзе, Симоне Чиковани. (Как жаль, что не успел войти в книгу напечатанный недавно в «Новом мире» очерк о Павле Ингороква.) Все это собственно литературно-критические очерки. Небольшие по объему, они дают такое яркое, живое и вместе с тем точное представление о предмете анализа, что для читателя, желающего найти надежного проводника в идейный и поэтический мир великого ли грузинского классика, замечательных ли поэтов Советской Грузии, они могут заменить многие и многие обширные и обстоятельные монографии.

В очерке об Илье Чавчавадзе мы вновь сталкиваемся с поразительным умением Ираклия Андроникова воскрешать, «реконструировать» не только историческую ситуацию, но и непосредственную атмосферу и обстановку, окружавшую того или иного великого деятеля. Любая строфа поэта живет для него на фоне событий, конкретной обстановки, умонастроения поэта, эту строфу породивших.

Что мне кажется особенно ценным в этом очерке – уже с собственно литературоведческой точки зрения – это констатация, что не только в грузинской, но и в русской художественной литературе шестидесятых годов Илья Чавчавадзе был «в числе самых первых и самых смелых» в беспощадном и потрясающем обнажении социальных конфликтов, ибо схожие социальные мотивы в творчестве Чавчавадзе и Некрасова прозвучали почти одновременно, а проза Ильи по своей сатирической остроте предвосхитила сатиру зрелого Щедрина.

Статья о Симоне Чиковани – это не только блистательный обзор вышедшего недавно на русском языке сборника избранных произведений поэта. В статье высказаны мысли, которые могли бы быть развиты в анализ таких сторон и таких глубинных качеств лирики Симона Чиковани, который до сих пор никем не производился. Я имею в виду отмеченную Ираклием Андрониковым органическую взаимосвязь образно-поэтической и интеллектуально-ассоциативной сторон чикованиевской поэзии, «несущих ее, подобно двум крыльям». И, главное, Ираклий Андроников прекрасно понимает, что эта вторая сторона вовсе не означает обычной «прозаичности» или «рассудочности» стиха, что сделало бы возможным его «пересказ»: «Перескажите стихи прозой, оставив одну только мысль, отнимите от описания сквозную мысль, представив фрагмент вместо целого, – и стихотворение рухнет, на одном крыле оно не спланирует». Это вернейший ключ к пониманию и восприятию стиха Симона Чиковани.

Очерк о Георгии Леонидзе – это скорее портретная зарисовка большого грузинского поэта. Наиболее яркая страница здесь – описание юбилейных гурамишвилевских дней на Украине. Перед нами встает образ поэта, «с головой, сверкающей серебром, и, как всегда, с юной свежестью впечатлений воспринимающего открытый перед ним мир». Кто, хоть немного знающий Георгия Леонидзе, не узнает его в таком описании: «Покуда мы мчались в Миргород (в Киеве к нам присоединились двадцать украинских писателей, и машины шли вереницей), за это время мы теряли Леонидзе раз шесть. То выяснилось, что он остался, чтобы расспросить в чайной какого-то повара о грузинских фамилиях, встречающихся на Полтавщине. То он кому-то сказал, что заедет в гоголевскую Диканьку и потом надеется, обогнав нас, побывать еще и в Сорочинцах. В Зубовке он ушел за несколько километров, чтобы своими глазами увидеть то, что открывалось взору Гурамишвили. В Полтаве… Но нет никакой возможности рассказать здесь обо всем, что успел увидеть, услышать, узнать, обследовать этот представительный и легкий в движении, маститый и в то же время молодой человек, неугомонный, неутомимый в своей любознательности».

Должен признаться, что у меня, как у читателя, есть один дополнительный критерий для оценки яркости и точности некоторых описаний в книге Ираклия Андроникова. Когда я перечитывал очерк о Леонидзе, я не мог не обрадоваться этой яркости и точности еще и как непосредственный свидетель незабываемой поездки по Украине, как участник некоторых «пропаж» Леонидзе и очевидец его таинственных отлучек в поисках предполагаемых гурамишвилевских «мест». (После одного из таких исчезновений мы шутили, что Леонидзе искал ту злополучную колючку, которая вспугнула уединившуюся в лесу влюбленную парочку в «Веселой весне» Давида Гурамишвили.)

А каков был сам Ираклий Луарсабович! С его неистощимым остроумием, волшебным даром мгновенно перевоплощаться в любого «заданного», дорогого ему, человека, с его «беспокойно-любопытным характером» и постоянной «взволнованностью сильной страсти», которая как-то, во время его выступления, кажется, в Зубовке (или в Миргороде?) довела его даже до небольшого, впрочем, вполне невинного, кровоизлияния! Он представлял на Украине и грузинскую, и русскую культуру, но формально числился в московской делегации. Это обстоятельство привело в Полтаве к забавному и трогательному «инциденту». Членам грузинской делегации к концу торжественного вечера – Георгию Леонидзе, Михаилу Мревлишвили и мне – были преподнесены цветы и подарки – расшитые украинские сорочки. И тогда у сердобольной старушки, сидевшей в одном из первых рядов, вырвалось при виде «обойденного» четвертого грузина – Ираклия Андроникова – «А четвертому-то?» И зал загрохотал, услышав веселое и громовое леонидзевское: «Так ему и надо!»

Особый критерий, о котором я говорил, можно было бы применить и в ряде других случаев. Например, я не один месяц жил в том самом особняке на Зубовском бульваре, в той самой семье Фокиных, где Ираклий Андроников обнаружил знаменитый альбом с лермонтовскими стихотворениями (дочь А. Н. Фокина – замужем за моим другом, ныне известным кинорежиссером Львом Кулиджановым). И понятно, что вся описательная часть этого отрывка из «Загадки Н. Ф. И.» мне до осязаемости близка.

Ничего не скажу о выразительнейшем портрете ближайшего друга многих грузинских писателей, замечательного аварского поэта Расула Гамзатова. Он частый гость Грузии и хорошо знаком тбилисцам. (Действие в этом рассказе как раз и происходит в нашем городе, на юбилейном вечере Гурамишвили.) Но не могу не выразить восхищение зарисовкой другого близкого и дорогого мне образа – выдающегося пушкиниста Сергея Михайловича Бонди, благодарными слушателями лекций которого были я и мои друзья по Литературному институту. Ираклий Андроников заканчивает свой очерк о С. М. Бонди словами: «Спросите писателей, слушавших лекции С. М. Бонди в Литературном институте имени А. М. Горького… Они скажут: это был целый мир, целая эстетическая система!»

И мне хотелось бы свои беглые заметки о книге Ираклия Андроникова закончить его же словами о профессоре Бонди, которые с не меньшим основанием можно отнести к нему самому: