Весь Эдгар Берроуз в одном томе - Эдгар Райс Берроуз

все сильнее и отчаяннее. Со всех сторон спешили обезьяны Керчака на помощь балу и его матери, и их рёв, смешавшись с криками самки и её детёныша, многократно отдавался в лесу.

Но Тарзан был более ловок, чем его тяжеловесные соплеменники. Он опередил их и пришёл первым. Холодная дрожь пробежала по его гигантскому телу, когда он увидел врага — самое ненавистное и отвратительное существо в джунглях.

Вокруг большого дерева вилась кольцом Хиста-змея — огромная, тяжёлая и скользкая, а в мёртвой хватке её объятий лежал маленький балу Тики, Газан. Ни одно существо в джунглях не внушало Тарзану чувства, похожего на страх, ни одно, кроме отвратительной Хисты. Обезьяны боялись её ещё больше, чем Шиты-пантеры или Нумы-льва. Никакой враг не устрашал их в такой степени, как Хиста-змея. Тарзан знал, как боялась Тика этого безмолвного, гнусного гада, и безгранично удивился неожиданному поступку самки. Она кинулась на блестевшую своей чешуей Хисту, и когда змея мёртвой хваткой обвилась вокруг неё и соединила самку с её детёнышем, та даже и не пыталась высвободиться. Она судорожно схватила своего корчащегося и плачущего детёныша и тщетно старалась вырвать его из объятий змеи.

Тарзан знал, какие глубокие корни пустил в сердце Тики ужас перед Хистой. Он почти не верил своим глазам, когда увидел, что она по собственной воле бросилась в объятия ехидны. Тарзан и сам разделял чувства самки по отношению к Хисте. Он не решался даже прикоснуться к змее. Почему — этого он не мог сказать, так как не допускал и мысли о том, что он просто боится её. Да это и не было боязнью. Скорее это было непобедимое отвращение, передавшееся ему через многие поколения от первобытных людей, в груди которых бился тот же безграничный страх перед скользким гадом.

И все же Тарзан колебался не дольше, чем Тика. Он вскочил на Хисту так стремительно, словно вскакивал на спину Бары-оленя. Под его тяжестью змея зашевелилась и яростно зашипела; но она не выпустила ни одной из своих трёх жертв, и в ту минуту, когда Тарзан вскочил на неё, она приняла и его в свои холодные объятия.

Все ещё вися на дереве, могучая ехидна свободно держала всех троих в своих тисках и готовилась покончить с ними. Тарзан выхватил свой нож и быстрым движением всадил его в тело врага; но широкое кольцо удава ещё сильнее сдавило его, и у него исчезла надежда смертельно ранить змею прежде, чем она покончит с ним. И все же он боролся. Кроме желания избегнуть ужасной смерти, им прежде всего руководило стремление спасти Тику и её балу. Но только убив Хисту, можно было спасти их.

Огромная, широко раскрытая пасть удава зашевелилась над его головой. Упругое, как резина, чрево, которое переваривало с одинаковой лёгкостью кролика и рогатого оленя, уже было готово принять в свои недра обезьян и человека-обезьяну, но Хиста как раз повернула свою голову в уровень с ножом Тарзана. В тот же миг он схватил пятнистую шею змеи и глубоко всадил свой тяжёлый охотничий нож ей в мозг.

Конвульсии пробежали по телу Хисты. Она вздрогнула и замерла, вся сжалась и снова замерла, а потом стала судорожно кидаться во все стороны; но вскоре перестала двигаться. Она была теперь в агонии, но даже и сейчас все ещё могла справиться с десятками обезьян и людей.

Тарзан быстро схватил Тику и, вытащил её из ослабевших тисков, спустил на землю. Затем, освободив балу, он передал его матери. Хиста шипела, и все ещё судорожно сжимала человека-обезьяну; но после некоторых усилий Тарзану удалось освободиться из мощных тисков и спрыгнуть на землю.

Вокруг дерева сидели обезьяны и с любопытством смотрели на битву, но в тот момент, когда Тарзан благополучно достиг земли, они спокойно отошли в сторону и углубились в лес в поисках пищи. Тика пошла за ними, видимо, забыв все, кроме своего балу и того обстоятельства, что перед своим досадным приключением она нашла на дереве искусно скрытое гнездо с тремя свежими большими яйцами. Тарзан в свою очередь тоже не проявил особого интереса к битве, которая уже закончилась, и медленно побрёл к маленькому болоту, куда обезьяны его племени ходили на водопой. Странно было то, что он на этот раз не издал победного клича над трупом поверженного врага. Вероятно потому, что Хиста в его глазах не была зверем. Слишком уж отличалась она во всех отношениях от остальных обитателей джунглей. Впрочем, Тарзан не раздумывал об этом. Он знал одно: он ненавидел Хисту!

Утолив жажду, он прилёг в тени дерева на мягкой траве. Он вспомнил недавний бой со змеей. Странным казалось ему то, что Тика добровольно кинулась в объятия отвратительного чудовища. Что её двинуло на это? И почему сделал он то же, что сделала Тика? Ведь Тика не принадлежала ему, также и балу Тики? И Тика, и балу принадлежали Тогу.

Почему же он, Тарзан, бросился спасать их? Как Тарзан не ломал себе голову, он не мог объяснить своего поведения. Он считал это таким же непроизвольным поступком, как и то, что он даровал жизнь старику Гомангани.

Тарзан и чернокожий мальчик

Сидя под огромным деревом, Тарзан вил из трав новую верёвку для аркана. Тут же лежали остатки прежнего, разодранного в клочья когтями и зубами Шиты-пантеры. Лишь небольшая часть верёвки лежала на траве, потому что свирепой кошке не удалось освободиться из аркана, и она унеслась в джунгли с петлей, болтавшейся вокруг её пятнистой шеи, и с концом верёвки, задевавшим за кусты.

Тарзан улыбнулся, вспомнил яростный гнев Шиты, её попытки освободиться от стягивавшей шею петли и жуткий рёв, в котором слышны были ненависть, гнев и страх. Он улыбнулся, воскресив в памяти картину позорного бегства зверя. Но он жаждал сейчас новых побед и потому быстро приводил в порядок свой аркан.

Из всех арканов, свитых Тарзаном, это был самый тяжёлый, самый крепкий. Человек-обезьяна мечтал, что сам Нума-лев попадется в аркан. Он чувствовал