Время Пасьянсов - Александр Грог

   - Это чтобы не растрясти, не сорвать до времени, - встрял, уточнил Федор

   - ...подвесят над ямой с кольями.

   - Надолго?

   - Пока сорвется - обычное дело...

   - А за что... обычно - за писун?

   - За то, что покупал любовь, либо соблазнял посулами, которые потом не думал выполнять, - как по писаному ответил Василий.

   Степан Иванович еще поспрашивал, понял так, что посулы, которые не выполнялись, к импотенции не имели отношения... и уже чуточку успокоился. Попытался выяснить - к каким конкретно сироткам имело отношение покупка их услуг...

   - Ну что ты привязался - в вашем миру и при живом отце дети сироты!

   - Старцы в душу глянут и подсчитают.

   - А молодому?

   - Это енеральскому сынку? Ясно - за писун и делов. А внизу колья тонкие. Столько кольев - сколько девок попортил.

   - Когда много кольев плохо, - назидательно сказал Василий. - Слишком часто стоят - кончаются на них долго...

   - Но ты не беспокойся. Ты женатик - вижу. А если налево ходил... так кто ж в своей жизни не ходил? Природа у мужика такая. Но вот коль женился не по любви, не по жалости, а для того, чтобы повыше сесть, тогда плохи твои дела.

   И Федор попытался заглянуть в глаза Степан Ивановича.

   Степан Иванович отшатнулся.

   - Это он так глаз свой разминает - в старцы метит! - усмехнулся в бороду Василий. - Старец Никодим сказывал, что в иные дни у него уже через раз получается. Тут вот в чем дело... Если старец правым глазом на человека взглянет - высмотрит, что человек этот из себя представляет, все нутро его - душу до донышка, все язвы ее. Левым уже то, что человек сам о себе мнит, каким свое "я" выпячивает миру. А ежели две картинки наложить, по разнице враз поймешь - совестлив ли человек, сколько ее в нем, да какова она.

   - У меня вот ничего не получается, - пожалился, - все время картинки западают перемешиваются - не поймешь, где че. Тут талант нужен, чтобы одно от другого отличать...

   - Ведун - он потому ведун, - добавил со вздохом, - что каждого видит насквозь... до донышка!

   8.

   Получив отсрочку "не знамо от чего", Степан Иванович, что говориться "засучил рукава". Выкорчевывал тела "жмуриков" (словцо с его легкой руки привилось - мол, "жмурятся от солнца"), и уже подумывал - как бы применить к этому делу какой-нибудь передовой метод, чтобы еще более перевыполнять урок, но, как назло, ничего из старой памяти не всплывало... И раньше-то был не болтуном, а сейчас еще более научился красиво слушать, удивленно вскидывать брови, поддакивать и охать. От сна на сене, да работе на воздухе окреп. Когда спрашивали о чем-то, отвечал не спешно, продуманно, с местным говором. Как и все отпустил довольно складную бороденку - "по положению" (т.е. не длиннее, чем можно зажать в кулаке у подбородка).

   Только с трусами не расставался, и трусы эти стирал сам, думая о чем-то своем...

   Комару, который наконец-то кусил, обрадовался как родному, но уже следующих лупил нещадно...

   Однажды понял, что проснулось мужское естество.

   Каким образом поняли, почувствовали это остальные? Но оттаяли остатки отчужденности. Впервые накрыли ему за общим столом...

   "Корень жизни в нем есть, вызревает, а, значит, волен он в себе!" (Хороший ли корень, худой - не разбирали.)

   Легкий хмельной напиток с привкусом меда выставили на стол. Женщины и совсем молодые "нетроганые", как бы невзначай норовили задеть бедром, хихикали в рукав, а разнося посуду, без особой причины тянулись через голову Степан Ивановича, касались грудью... отчего тот чувствовал свой "корень жизни" особенно остро.

   Мужики усмехались в бороды...

   Семья была большая - тридцать с лишним человек (Степан Иванович никак не мог сосчитать всех), приходили и уходили, кто в ночное (понимал так - в ночную смену), кто на другие работы - большей частью выполнять "уроки" и пополнять припас.

   В баню ходили сообща. Взрослые и малые обоего полу уже перестали смеяться тонкокожей бабьей округлости Степан Ивановича. От работы тело его налилось, непроходящая ломота внезапно стала приносить удовольствие, плечи расширились.

   Избегал только Федора - нехорошо ему делалось от его прищура.

   - Хамелеон он! - объявил как-то Федор во всеуслышанье и сплюнул в ладонь.

   (Плевать на Землю-кормилицу возбранялось)

   - Хамелеон он и... портки себе сам стирает!

   9.

   Степан Иванович овладел ею, как здесь было принято - по-простому, потом по-особому (из прошлой жизни, и обстоятельно, как привык делать все). И по третьему разу решил порадовать (чего с ним прежде никогда не бывало, чтобы подряд!) Третий уже, чтобы ей удовольствие доставить - то, как жене нравилось...

   - Сними черешок с груди, - потребовала глухо...

   10.

   ...Небольшая впадина, ложбина на черном, свежевспаханном поле. От рыхлой мягкой земли исходило дневное тепло. Степан Ивановичу показалось, что воздух здесь особо плотен.

   Размотала платок, отбросила в сторону, нож блеснул в неровном лунном свете.

   Степан Иванович вздрогнул.

   Распорола ножом свою рубашку - от ворота до ног. Сунула нож Степан Ивановичу в руки - блеснул драгоценный камешек на рукояти...

   - Иди! - сказала.

   - Куда? - не понял Степан Иванович.

   - К себе! Иди. Не пройти тебе урока. Не ведунья - но вижу - не пройти.

   - Иди! - снова, но уже глухим чужим голосом.

   Иван Степанович покрутился по сторонам, не понимая.

   - Зажмурься! Думай о том, чего хочешь! Режь перед собой и иди. Иди к себе! Иди! Режь время, миры... по живому режь.

   Как-то само собой подумал, что так и надо. Зажмурился до боли, полоснул ножом перед собой. Неловко полоснул, потом еще и еще, наливаясь неожиданной злостью... Почувствовал ли, показалось, то как на пальцы брызнуло горячим, липким? Пригрезился ли болезненный вздох?.. Боялся раскрыть глаза...

   И тут резануло шумом, пахнуло древним масленичным угаром, знакомой пылью, и...

* * *

   - Ну, так точно, что ничего этого не будет? - еще раз спросил Степан Иванович.

   - Не будет - не будет! Держали вас за городом, кололи наркотики, наводили гипноз. Секта такая: "Братья во времени". И даже не совсем она, а скорее ее радикальное ответвление. Тут такая гремучая смесь - и друиды, и русичи-валькиристы, и - мать их ети! - всякие боевики от группы "Русский Кукиш" и "Хрен Вам". Начитаются Алексеева, Никитина, бог знает кого! Кстати, тоже пойдет под суд, бородач этот... как и остальные со своими бредовыми идеями. Напридумывали параллелей развития России - сволочи! Занимаемся вплотную, скоро будем брать всех, явки выявлены, руководство вычислено... Разом будем брать! Ни один не уйдет!

   Нож, лежащий на дубовой столешнице, притягивал взоры. К острому как бритва голубому лезвию по всей длине лепились три серебряные полоски. Крестообразная рукоять заканчивалась головой какого-то мифического животного, один глаз которого чернел пустой впадиной, другой сиял осколком радужного кристалла.

   - А вот ножи эти... - собеседник деловито пошуровал в ящике стола, распихивая бумаги, и небрежно бросил рядом точно такой же - на первый взгляд не отличишь. - Китайский ширпотреб! Да еще и с дефектом - видите? - на этом тоже одного глаза нет... Отдохните пару деньков и за работу. Тут уже звонили насчет вас.

   Проводили взглядом неловкую походку Степан Ивановича.

   - Да... Обработали... - задумчиво протянул Первый. - А какой орел был! Как смотрелся! Потух. Загорится ли?

   - Четвертый, которому удалось оттуда вырваться - и по-прежнему считаешь, что случайным образом? Или нас намеренно бомбардируют, пытаясь что-то сказать? Есть официальная версия, на случай, если все всплывет?

   Второй походил на Первого, как близнец - такой же костюм и строгий галстук.

   - Все не всплывет никогда.

   - Может лучше в нашу клинику положить? Подлечат, внушат, закодируют... По всем характеристикам он податлив.

   - Вот именно потому, что податлив, трогать не надо. Вернется в свой круг. Среда и поставит его на место. Летать пусть не сможет и вверх его теперь никто не потянет - меченный! - но ползать по делам семьи будет целенаправленно.

   - Как ты думаешь, сколько это может стоить? - собеседник осторожно задал давно мучавший его вопрос. - Хоть приблизительно?

   Лезвие голубоватой стали и особенно серебристая полоса притягивали. Не давая себе отчета, он внезапно потянулся, тронул пальцем... и тут же резко отдернул руку, вскрикнув. Пахнуло паленым мясом.

   - Кусается? - усмехнулся Первый.

   Вынул тяжелые освинцованные перчатки, взял нож за концы, поднял над столом, понес в сторону. Осторожно опустил в ящичек, узкий кованный, оправленный изнутри зеркальной фольгой.

   Стал говорить, явно подражая кому-то: "Когда без хозяина, мы завсегда кусаемся, за хозяев нас никак признать не хочем, ниче, приучим, не таких обламывал..."