Восхождение к власти: «италийский рассвет» - Соломон Корвейн

не совсем моя… скорее повелитель наш дал мне её вести. Под моим началом корпус святейшего Канцлера. Слово и воля Господа уже направила туда отца Патрика. Мне нужен был хороший капеллан, способный рвением и праведными речами в души бойцов вдохнуть веру и уверенность.

- Падре?

- Да, это так, сын мой, – губы священника разошлись в лёгкой улыбке. – Когда ко мне обратилась, как к единственному епископу в городе возглавить капелланов корпуса, я не раздумывая согласился.

- А как называется ваш корпус?

- «Серые знамёна».

Данте едва не прорвало на смешок и удивление одновременно. Так символично судьба или Господь привели его к этой церкви сегодня и дали выбирать.

- Простите, мне нужно помолиться, – молвит юноша, и, получив одобрительный кивок, отошёл ближе к иконографическим изображениям на стене.

Взгляд юноши устремился на картины, которые всё же приняла к почитанию старокатолическая церковь. С них его суровым холодным взглядом, иль же тёплым взором любви рассматривали святые. Многие общины отрицали эту практику, но по-видимому Канцлер хотел наладить этим поступком мост общения с общинами востока, древним православием, которое методически, столетия, раздавливалось языческими культами и техносектами земель бывшей Греции. А на просторах северо-востока, извечного дома веры любви, где сцепились Федеративная Россия и Российская Конфедерация, церковь стремиться выжить в братоубийственной войне, спасаясь от жестоких фанатиков или дикарских верований.

Сиракузец внимательнее смотрит на тех, кому молятся денно и нощно, будто бы у них ища подсказки или одобрения. Иисус Христос, Богородица, святые – ему кажется, словно они взирают в саму душу юного Данте и ждут ответа вместе с Патриком и крестоносцем.

- Серые Знамёна, - иронично перекидывает слова в своём разуме парень, как будто играя ими. Мысли юноши вновь невольно уносятся к первому вопросу, с которого он и начал, вольно гуляя по городу.

«Серые знамёна» - новая власть, взявшая мёртвой хваткой в стальные тиски Сиракузы-Сан-Флорен. Безликая, не имеющая политической раскраски, идейно-ангажированного цвета ведёт за собой тысячи и миллионы. Она смотрит в прошлое, находя истину морали и жизни в учении Логоса, цепляется за образ Рима, как за образ несокрушимой империи.

- Господи, что мне делать? – взмолился италиец, понимая, что он может посвятить себя спокойной жизни, о которой грезил… а может облачится в лишения и скорби, чтобы нести слово Канцлера, новый мир, о котором всласть мечтают ещё миллионы. Он принесёт им то, чего сам был лишён.

«Кто эти вестники новой власти?» - новая мысль коснулась ума. Память сию секунду наполнилась картинками. В ней промелькнуло и довольное лицо знакомого пекаря, и новые церкви, и чистота, стабильность, а в голове так и раздаются шумы строительной суматохи. Сытость, порядок и стабильность — это предтечи Канцлера, идущие рука об руку со смертью еретиков и политических отступников. Тогда почему бы не остаться тут и не жить, находясь под чутким присмотром градоначальника, всего-то нужно отринуть идеалы свободы и изгнать из души либеральный дух, как твердит Канцлер.

Но готов ли он остаться здесь и сейчас, когда мир всё ещё носит на себе орды нечисти и преступников? Римский престол, Сицилийское княжество, Чёрный епископат, Лига севера, да и новоявленная информакратия являют собой жуткое зрелище. В каждой из этих стран каждый день умирают люди. Голод, жажда, казни, болезни, преступность… неважно, ибо причин столько же, сколько и звёзд в чёрном небе. Как только Данте памятует об этих странах, его начинает потрясывать, сердце наливается жарким гневом.

«Андрон… тот посёлок и бой в квартале. Быть может, всё ради этого?» - спросил себя Данте, чувствуя желание примкнуть к чему-то общему, великому делу, и нуждаясь то ли в моральном обосновании, то ли в знаке свыше.

Может быть, сейчас в одном из этих городов прямо в этот момент режут чьего-нибудь друга, или насилуют бедную девушку, грабят пожилых людей или дети умирают от голода и жажды. Возможно в этот самый момент где-нибудь в Риме, или на недалёкой Сицилии чью-нибудь мать или отца жестоко убивают, заставляя на это смотреть родных детей, или же наоборот – насилуют дочерей за долги на глазах отца и матери, сжигают детей, заставляя смотреть на это родителей. Нынешний мир более чем жесток, превосходя многократно по изуверству мир первобытных дикарей.

- Дай мне сил выбрать правильный путь, – шепчет Данте, склонив голову в сторону изображений.

Ум италийца не остановить, снова и снова его наполняют картины насилия, которые приходилось ему саму видеть ранее. Выросший без матери, воспитанный тёткой и улицей, его память насыщенна действами жестокости, и хвала Творцу, что это не заставило свихнуться парня.

Воспоминания развеялись, когда вновь запульсировала знакомая мысль. Он отверз сухие уста, тихо шепча:

- Боже, позволю ли я себе отсиживаться или хоть что-то сделаю, чтобы остановить круговерть ада в мире? Кто я? Трус, боящийся кошмаров развращённых жалких владык? Или же я человек, который встанет против скверны и… воюющий за человечество?

Невольно Данте понимает, что нет больше никаких вестников и глашатаев «Серых знамён», Канцлера, Ковенанта или новой власти. Нет вестников, кроме самих людей, которые желают избавиться от гнуси, их поработившей. Люди – вот главный и истинный глашатай новой эпохи. Именно народ приведёт Канцлера в далёком Неаполе к победе, очистив град. И только на безоговорочной поддержке народа держится всё то, что он строит.

Сиракузец встал с лавочки. Его душа объята огнём, а сердце бешено стучит. Походка, полная уверенности и взор воина – этого сейчас от него и ждут.

- Я буду сражаться рядом с вами, – хладно на вид, но с горячим сердцем и пламенем в душе твердит парень.

- На колено, – сурово требует крестоносец, взирая на парня очами, полными яркого небесного света, лучившимся прямиком из души. – Мы поступим по утраченным законам воинского этикета. Всех солдат своего Корпуса командиры, рекрутёры и вербовщики привели к присяге в церквях. Я не стану этому изменять. Повторяй за мной, - на секунду мужчина приостановился, чтобы дать юноше морально собраться. – Я Данте Валерон присягаю на верность Единому Господу и его единственному посланнику, и величайшему повелителю – бессмертному в нашей памяти и вере Канцлеру.

Данте благоговейно повторил слово в слово, изредка посматривая на ликующего Патрика, ожидая следующей громоподобной реплики.

- Я клянусь отринуть все богопротивные учения, колдовство и суть ереси.

И вновь италиец произносит слова с чувством торжества и веры.

- Я клянусь повиноваться приказам командиров великой армии Его и нести свет